— Я не Арбитр, знать все не имею физической возможности, — бурчит Рей, переключая скорость потому что перед нами, невесть откуда, вырастает крутая возвышенность и улица, до того — прямая, выгибает спину как рассерженная кошка. — Я вообще ничего не знаю наверняка. Хотя, конечно, догадываюсь о многом. Но тебе мои догадки ни к чему, довольно того, что я сам в трех соснах заблудился.
— Вивиан заметила собор.
— Разумеется. Такую дуру трудно на заметить.
— То есть она заметила, что он торчит здесь уже полгода, — поправляюсь я, — и она тоже связывает это с Меридианом.
— А с Охотниками?
— С ума сошел? — вздрагиваю я, — слава богам, Вивиан ничего не знает об Охотниках.
Рей не отвечает, но мне знакомы все оттенки его молчания. Молчит он недоверчиво.
Машина, наконец, всцарапывается на хребет улице, поближе к звездам которых тут никогда не видно. Рей глушит мотор. Гаснут автомобильные фары и туман обступает нас со всех сторон, стирая жалкие остатки того, что еще можно было хоть как-то разглядеть. Рей выкладывает на «баранку» туго сжатые кулаки и начинает тихо, сквозь зубы, но довольно изощренно ругаться. Потом замолкает. Я тоже молчу, и это очень плохо, потому что в таком молчании опасные мысли плодятся как кролики, а благоразумные дохнут, как тараканы после дезинфекции. Рей сидит на мягком сидении как на электрическом стуле.
Окаменевшие руки и плечи, неподвижный взгляд, брови, сведенные к переносице, жесткие складки у рта. Я знаю его слишком давно, чтобы ошибиться. Он принимает решение. За нас обоих. Как всегда.
Наконец он произносит спокойно, будто решил все давным-давно:
— Ночевать будешь у меня. Домой я тебя не отпущу. Охотники в точке наивысшего напряжения… Не знаю, что означает эта чертовщина, но меня она, прямо скажу, пугает.
Сказать, что я потрясена, значит ничего не сказать. Интересно, он сам то понят, что сморозил? У меня на языке крутится много слов и выражений но, помня о его чистых и благородных мотивах, я выбираю самое нейтральное:
— Это невозможно.
— Мы в Городе Дождя, забыла? Правило 1, - Рей, наконец, улыбается.
Правда, только уголками губ, но взгляд оттаял и это очень хорошо. Или совсем плохо. Смотря что считать бедой.
— Правило 2, - парирую я, — любое желание Человека — закон. Я хочу домой. Прямо сейчас.
Ничего не меняется. Я жду секунду. Другую. Туман, машина, Рей — все остается прежним. Шутки Меридиана? Но ведь прошел дождь. И Рей — тари. Или…
Или нет? То-то на мне так быстро высохла одежда. Мгновенно все внутри скручивается в тугой жгут. Страх подобен боли и также едва переносим. Но ведь сейчас еще день, а днем Охоты не бывает! Или бывает? Или уже ночь? Спокойно,
Розали! Нужно успокоиться, обрести контроль. Знать бы еще, как это сделать.
Голова, как чужая, медленно поворачивается, и я ничего не могу поделать. Вот сейчас я и выдам себя! Стоит Охотнику посмотреть мне в глаза и все будет кончено. Я не готова…
— Что с тобой, Розали?
Великие боги, как мне выбраться отсюда? Надо же что-то делать! Хочу молиться, а в голове вертится только старое, школьное: "Пруха, Пруха, добрая старуха, помоги «переехать» диктант!" Что же делать, Великие боги?! Даяна, взываю к мудрости твоей!
— Розали, очнись, Розали!
Я гляжу ему в глаза, прямо в глаза. Но не вижу его глаз. А рука нашаривает за спиной ручку дверцы. Успеть отбежать на несколько шагов, а там этот благословенный туман укроет меня. Город Дождя защитит свою принцессу. Я рывком толкаю дверцу так, что она отлетает, порвав в клочья белесый туман, и ныряю в Город как в море. Мокрый воздух бьет в грудь, как тугой кулак. Я бегу, спотыкаюсь, снова бегу… Под ногами ровная поверхность. Ни выбоины, ни канавы, ни мокрой травы. Нигде ни следа стен или фонарных столбов. Город Дождя исчез. Его съела туча. Я замедляю бег. Останавливаюсь посреди тумана. Никаких признаков города. Охотника тоже нет, но это слабое утешение. Вокруг мутная тишина, похожая на распущенный яичный белок. Где я? В «когда» я? Что это?
Страх, ненадолго отставший на бегу, настигает меня, обнимает, обволакивает липким холодом и, теряя последние остатки достоинства, я кричу. Громко. Пронзительно. Страшно. И не слышу себя.
— Розали!
Вскрик-шепот раздается совсем близко. Я чувствую тяжелые руки на своих плечах и теплое дыхание у виска.
— Розали, что с тобой? Чего ты испугалась?
Голос встревоженный и полный грубоватой ласки. От широких, твердых ладоней по всему телу разливается тепло и ощущение надежности. Тугая пружина страха медленно разжимается.
— Рей?
Я оборачиваюсь, порывисто обнимаю темную фигуру, прижимаюсь лицом к его плечу и плачу, плачу взахлеб. А Рей смеется. И тоже обнимает меня, крепко и сильно. Я отвлеченно думаю, как такие жесткие руки могут быть такими нежными? И как я могла перепутать Рея с Охотником? Рея, такого живого, настоящего, умного, ироничного, ласкового Рея с ночным стервятником, ловцом неприкаянных душ. Где были мои глаза? В один миг я переживаю облегчение, раскаяние и бурную радость. И не замечаю когда, в какой момент его объятия перестают быть просто дружескими и утешающими…
Через минуту налетевший ветер сметает туман и я вижу, что мы стоим на широкой площади, прямоугольной, как кухонный противень. Это здесь я блуждала в тумане, навоображав бог знает чего. А фонари, действительно, не горят.
Электричество, что с него возьмешь? Наверное, опять от сырости где-то коротнуло.
— Что с тобой случилось, Розали? Что ты вдруг сорвалась с места, будто собственную смерть увидела?
— Почти.
Я уже спокойна. Ситуация под контролем.
Вернее, не совсем спокойна и совсем не под контролем, но с этим я справлюсь. Мы оба немного потеряли голову, ног все кончилось. Я помню Запрет,
и пока еще не сошла с ума. Влюбиться в тари! Такое случается разве что с теми, кто совсем ошалел от одиночества. Но это все-равно, что лечить усталость и нервное напряжение героином. Именно тот случай, когда лекарство хуже болезни.
— Что происходит? Можешь, наконец, объяснить?
— Могу, — киваю я, — если сама пойму. Но пока не очень-то получается.
— Почему не сработало Правило 2? Я… Когда я сказала, что хочу домой, и ничего не изменилось, я решила… что понимаю, в чем дело.
— Что я — Охотник, — мрачно заканчивает Рей, рассматривая меня ток, словно впервые увидел.
— Извини.
— Не стоит…
— Но ты, вообще, понимаешь, что произошло?
— Понимаю, — Рей делает несколько шагов и присаживается на капот. На его, немного слишком красивом лице, привычная насмешливая полуулыбка. — Город Дождя, Розали, немного сложнее чем лифт, реагирующий на команду голосом. Ты можешь сколько угодно кричать о том, чего ты хочешь, но Город не обманется. Ты ведь уже не раз замечала, что события не подчиняются тебе, хотя, по идее, должны бы, — я невольно киваю, — Город сориентирован скорее на подсознание, чем на сознание, которое чаще всего работает на подавление желаний. Понимаешь, Розали? На самом деле ты не хочешь домой. Ты хочешь остаться со мной. На самом-то деле. Поэтому я здесь. И поэтому ты тоже здесь.
— Логично, — киваю я с крепнущим ощущением, что меня загоняют в ловушку, — но ведь это не меняет дело. Не должно менять. Я — человек. Ты — тари. Мы не можем быть вместе. Нам нельзя!
— Нельзя, — кивает Рей, — но если очень хочется, то можно. Слышала такое выражение? В Городе Дождя бесполезно бороться с собой. Сколько бы ты не думала о Запретах, о долге, о чести с совестью и о прочей ерунде, все-равно, в конечном итоге все будет так, как ты хочешь и только так. Поэтому рекомендую плюнуть на всю эту ахинею и не мучаться. Поехали. Я люблю тебя, Розали, — просто заканчивает Рей.
Наверное он прав. Хотя Даяна и Вивиан нашли бы тысячу возражений. Но я не хочу искать возражения и значит — не найду. Мои подруги намного умнее меня и обычно я им завидую. Но сейчас я не хочу быть умной. Я хочу, чтобы Рей поцеловал меня. И, по всем законам Города Дождя мое желание немедленно сбывается — он делает всего один шаг и оказывается рядом. Так близко, как бывало и раньше, но только во сне, который я старалась поскорее забыть поутру. Я закрываю глаза и прекращаю свое долгое и бессмысленное сопротивление. И моя награда — миг вознесения, от которого на темном небе вспыхивает радуга: многоцветная, яркая, осветившая город на много кварталов вокруг. И эта радуга как триумфальная арка, под которую мы входим держась за руки, так осторожно, словно ступаем по тонкому льду.