Как и снаружи храм Тутароша казался небольшим, таким он и оказался внутри. Вширь он разрастался больше, чем в длину. Справа и слева стояли каменные изваяния самого Тутароша в своей яростной позе: голова и грудь вперёд, пасть раскрыта, остроугольные зубы обнажены, язык наружу, руки разведены в разные стороны, пальцы растопырены, огромные когти готовы впиться в жертву, одна нога впереди, другая позади, хвост параллельно углу наклона спины, являясь как бы её продолжением, по самой спине, а также по тыльной стороне предплечий и голеней расположены ряды перепончатых плавников. По всей видимости, Тутарош был амфибией. Впереди, по середине противоположной от входа стены находилось очередной изваяние бога ярости, перед которым располагался жертвенный стол. Сейчас постамент был пуст, но рядом с ним стояло несколько сик’хайев. Жреца можно было сразу узнать по церемониальным одеяниям и украшениям. А вот по внешним признакам понять, кто из оставшихся Яшуг, было нельзя. Однако Голестису, Неису, Калистис и Залдуонису угадывать не нужно было – с помощью зора мы знали имя каждого. Удивительно, как же отличаются сик’хайи от людей. Пока четверо бессмертных пробирались сюда, они всматривались в их души и видели всего-навсего один-единственный грех – фанатизм. Эти ящеры станут беззаветно преданы тому божеству, в которое им велят поверить. И после этого никакие здравые доводы не смогут их убедить их в обратном. И даже эти двое: Яшуг и Тахтуш, два самых влиятельных человеко-ящера в Зерталамуте, были чисты от великого множества грехов, какими только изобилует человеческая душа. А ведь хотя бы то, что они – самые влиятельные личности этой планеты, уже служит основанием для развития в них гордыни. Однако нет, как в своём мышлении, так и в своём внешнем виде они остаются скромными и не считают себя выше других. И даже это самое разделение на касты: высшая, элитная, средняя, простая и низшая – были только условностями. Чупироги и жрецы не имеют более удобные дома или не носят более богатой одежды, чем шару́мы и халиме́и. А шу́лики и хе́ркены считают членами своего общества и кхайев, и палие́ров, и шура́гов, и кри́нов. Однако всё это отменяется, когда дело доходит до религиозных обрядов. Тут жрецы становятся неприкосновенными, а среди остальных каст порой начинается самая настоящая борьба за выживание. И, казалось бы, сейчас другие обстоятельства: сик’хайи находится на грани вымирания. На счету каждая особь. Однако эти семеро собрались тут, чтобы решить, какую жертву им нужно ещё принести ради того, чтобы боги, наконец-то, обратили на них внимание. Но прибытие Клиши прервало их размышления.
Яшуг заговорил:
- Я рад видеть тебя, дитя Ки́лсы. Насколько можно судить, твоё путешествие к людям оказалось успешным, и ты привела четверых из них для того, чтобы мы принесли жертву нашим богам.
Клиша совершенно невозмутимо отвечала ему, как будто бы речь вовсе шла не об убийстве:
- Нет, Яшуг. Я привела помощь. Эти четверо – не люди, но бессмертные, которые скрываются…
Герой сик’хайев перебил её, вспылив, так что в его внешности проявились признаки Тутароша:
- Нам не нужна чья бы то ни была помощь! Лишь боги спасут нас и даруют освобождение от гнёта неприятеля!
Он хотел продолжить что-то ещё, но запнулся, потому что страх, который начали источать бессмертные, принялся пробиваться к нему, так что постепенно угас его пыл, и признаки ярости сошли на нет. Клиша стала отвечать ему, хоть тот и не слушал, уставившись на нас:
- Не существует твоих богов, Яшуг. Либо мы стали им безразличны, либо их всё-таки не существует. Поэтому перестань понапрасну отвергать помощь тех, кого ещё интересуют наши никчёмные жизни, и давай сотрудничать с ними.
Как только она договорила, образовалось небольшое безмолвие, которое разорвал Голестис. Обратившись к Яшугу своим могущественным голосом, нагоняющим страх, он сказал: