Воротившись из трапезной, Соломония закрылась в молельной. Опустившись на колени, допоздна отбивала поклоны. Крестилась истово, шептала слова молитвы, и горячие слезы текли по ее щекам.
Нет покоя Соломонии. Была и у них с Василием любовь, а ныне исчезла, что туман поутру.
Знает Соломония, тому причина ее бесплодие. Она уж и на богомолье по монастырям ездила, и знахарок выспрашивала, а детей все нет. И остыла любовь, угасла.
Редко заходит Василий к Соломонии в опочивальню, ох как редко, остыл. Будто и не жена она ему вовсе.
Соломония устремляет свой взор на угол, густо уставленный иконами. Киоты в золоте, блекло горит лампада перед Спасом, строги глаза святых.
Опершись рукой о пол, Соломония поднялась. Хрустнули в коленях кости. Послюнив пальцы, она поправила фитилек в лампаде, еще раз перекрестилась.
– О Господи, – просит княгиня. – Чем грешна яз[3]? Пошли мне счастья скудного, доли женской.
И, видно, не веря в исполнение своей просьбы, она печально качает головой:
– Нет, верно сказывают, сломанное дерево не срастить без следа.
Припомнила разговор, затеянный князьями в гридне. Забыв на время о своем горе, Соломония говорит вслух:
– И встанет брат на брата…
Пугается сказанного, озирается, крестится:
– Прости, Господи…
В думной палате в мерцании восковых свечей, горящих в медных подставцах, в одиночестве поджидает братьев великий князь Василий. Барабанит пальцами по подлокотникам, блуждает взглядом по стенам, увешанным оружием.
В этом кресле из черного дерева, отделанного дорогими каменьями и золотом, восседали его, Василия, отец и дед, великие князья Московские. А вдоль стен, на лавках, бояре рассаживались, совет с великими князьями держали.
В последние годы отец, Иван Васильевич, редко созывал их, сам любил думать. Василий тоже не очень верит в боярский разум.
Сколь раз он наблюдал, сидят они в палате на лавках, иные дремлют, носы в высокие воротники уткнув, а кои от скуки рот кривят в зевоте. А то выпалит иной глупость и пучит глаза, вот-де и он совет подал…
Порог палаты переступил Дмитрий, следом за ним Семен с Юрием. Василий кивком указал на лавку:
– Садитесь!
Дождался, пока они уселись, и только тогда спросил, насмешливо прищурив глаза:
– Значит, Юрий, глас Семена вопиет в пустыне? Ась? Кажись, твои слова, не обманываюсь? Ты так, Юрий, сказывал? – И вперился взглядом в брата, насквозь пронизывает. – Меня не чтишь? Терпеть не можешь? Верно сказываю?
Побледнел Юрий, зад от лавки приподнял. А Василий уже до Семена добрался:
– И ты, Семене, завтра с Юрием отъезжаешь? – Не говорит государь, бьет братьев словами. Вздохнул. – Ох-хо-хо, зависть черная! Ну, бог с вами. Покликал я вас, чтоб сказать: надумали ехать без моей воли, поезжайте, перечить не стану. Но знайте, дам я вам своих бояр и дьяков, и быть им при вас моими очами и ушами. Вы же людям обид не чините, ибо за то в ответе будете.
А тебе, Дмитрий, – Василий повернулся к другому брату, – из Москвы не отъезжать, а по весне с воеводами Федором Вельским да Александром Ростовским Казань воевать идти! – Встал, властный, не терпящий возражений. Братья тоже поднялись. Василий продолжил: – От вас оправданий слышать не желаю. Дорогой отсюда свары не затевайте, гадаючи, откуда известно мне о вашем разговоре в гридне. На то и государь я, чтоб наперед читать мысли людские…
Князья ушли, а Василий еще долго оставался в палате. Опустившись в кресло и склонив голову на ладонь, задумался, мысленно рассуждал сам с собой.
…Братья родные, но чем вы лучше тех бояр, какие не о единстве Руси пекутся, а рвут ее на уделы? Этим боярам давно не по нраву он, Василий, им бы на великом княжении лицезреть такого князя, как племянник Дмитрий.
Дмитрий, сын покойного брата, родного Василию по отцу и неродного по матери, от первой отцовой жены.
Боярам-усобникам Дмитрий по душе, мягок и послушен, их умом бы жил.
Разве может он, Василий, запамятовать, как отец, озлившись на мать, сообщил на Боярской думе, что государем станет после него не Василий, а Дмитрий?
Сколь тогда натерпелся Василий обид! Ан время короткое минуло, и отец, помирившись с Софьей, снова стал милостив к Василию, а Дмитрия, уличив в измене, заточил в темницу. Там он и поныне. Боярам же отец так сказал: «Чи не волен яз, князь великий, в своих детях и в своем княжении? Кому хочу, тому дам его».
Сколь раз просили бояре Василия освободить Дмитрия. Они и Соломонию подбивали, чтоб слово за него замолвила. Но нет, к чему усобникам потакать. Освободи Дмитрия, и они духом воспрянут, сызнова козни почнут плести… Напрасны боярские надежды! Не дождутся они от него, Василия, милости.