С приездом дочери старик как бы подобрел, потакал ее прихотям, молчал, когда Вера делала не так, как он бы делал. Даже со мной был мягче.
— Ну, как теперь на пасеке? Что ж не придираешься к молодому пчеловоду? Аль у нее спорятся дела лучше, чем у меня?
— Не хуже, Арсентий Фомич.
— Ну, ну. Пусть потешит душу. А то скоро возьмется за большую работу, станет казенным человеком, одним словом, транспортом будет заворачивать. Коль пойдет все на лад, так и в министерство попасть может, — подмигивал он мне. — Бывают же женщины министрами. А?
— Бывают.
— Вот то-то и оно. А, поди, не лучше Верки?
Если Вера слышала такой разговор, то кричала:
— Папа! Принеси стамеску, разожги дымарь. Будешь ли ты мне помогать? Вот пожалуюсь председателю колхоза, он снимет тебя с работы, а в помощники я возьму Сережу.
— Ну, тогда у вас пойдут дела.
— Конечно. Согласен, Сережа?
Еще бы! Я пошел бы к ней в помощники, честное слово!
Как-то тайком от Веры Арсентий Фомич вынул из ее сумки зачетную книжку, протянул мне.
— Давай-ка провизируем, проверим, как она старается.
Вера училась хорошо, ни одной тройки.
— Молодец, но еще не полностью. Не хватает у нее моей настойчивости, — делал он заключение. — Стонет все. Институт не нравится. Лучше бы в сельскохозяйственный… Вон какая!
Вера навела на пасеке порядок. Около каждого улья срезала дернину, насыпала песку, побелила пасечный домик, выставила окна и затянула их марлей, чтобы не залетали пчелы. Вокруг старых яблонь вскопала землю. Она не сидела ни минуты без работы. В колке обнаружила старый полуразвалившийся колодец, пошла к председателю колхоза Орлову и добилась, чтоб колодец вычистили. Верочка торжествовала:
— На пасеку не надо возить воду, она рядом.
Каникулярное лето прошло быстро, как один хороший солнечный день. Накачали много меду. Председатель колхоза благодарил Верочку. Она радовалась, как ребенок, получая премию — часы.
…Прошло три зимы. Арсентий Фомич говорил:
— Слава богу! Из Верки уже сделали пол-инженера. Теперь осталось немного.
Он садился за стол обедать, когда принесли ему телеграмму.
— Ну-ка, прочти, — попросил он почтальона.
«Институт бросила, еду домой. Целую. Вера».
Арсентий Фомич взглянул на жену, тихую, во всем покорную ему женщину.
— Так! Замуж вышла али еще хуже: в подоле собирается принести ляльку…
— Тьфу, ты, бесстыдник… — плюнула жена. — Срамота, а не человек.
— Я те покажу: срамота! — грохнул он кулаком об стол. — Ты, ехидна, все знаешь. Скрывала от меня.
И он со злостью начал уплетать щи, потом снова схватился за телеграмму.
— Что за блажь пришла ей в голову! Я спрашиваю: кто ее смутил? Не с ума же она сошла…
Арсентий Фомич бросил депешу на стол.
— Ну, что ты молчишь?! — крикнул он на жену.
— Да я, Арсентьюшка, откуда знаю? Может, заболела. — И она заплакала.
— Эх, дела!
Фомич, казалось, сразу постарел.
Я один встречал Веру на полустанке. Как-то тревожно было на душе. А она чуть-чуть виновато улыбалась и не скрывала в глазах свою радость. Что это: радость встречи или что-нибудь иное?
— Ну, как там отец? Знаю: переживает. И мне нелегко. Зато теперь все решено.
— Почему не спрашиваешь, как там мать? — Она всегда рада, когда я дома.
— Что случилось?
— Ничего. Вот видишь, я уже не студентка, а можно сказать, колхозница. Только замечу одну гримасу — прогоню. Случилось все очень просто. Сама не предполагала, что так сразу возьму и перерублю узел. Решение, конечно, созрело раньше. Нужен был толчок. Как-то мы, студенты, поехали за город. На привале, на берегу Оби, я вызвалась развести костер. Это я умею делать лучше других. Насобирала охапку сухих прутьев, листьев, гнилушек. Зажгла. Потянул дымок. Такой знакомый для меня запах… Сердце екнуло. «И дым отечества нам сладок и приятен», — вспомнилось мне. Ведь я сотню раз разжигала дымарь на пасеке, ела печеную картошку у костра, обжигалась чаем с привкусом дыма и полыни. Я сразу, как наяву, увидела родное село, поля, леса, среди которых выросла, соседей, даже бродячего бездомного козла Сеньку, — и меня потянуло домой. Такая тоска сразу нахлынула. Я представила себе чужую станцию, где я буду работать, бесконечные, грохочущие днем и ночью товарные поезда, кабинет с бумагами… «Еропкина на проводе», и решила, что не быть мне инженером, не быть! Домой, в деревню! К отцу на пасеку…