— Вот оно какое дело! Зачем, — спрашиваю, — ему такой улей?
— Богачей удивлять, — ответил Митрий. Он правильно сообразил.
Старик подбросил хвои в костер, пошевелил угли, подумал.
— Видите ли, какая штука… Раньше буржуи и богачи всякие видели в золоте свою силу и власть и, чтобы похвастаться друг перед другом этой силой, шли на всякие выдумки. Не к лицу им было притащить в хоромы мешок с червонцами и хвалиться: вот, мол, смотрите! Они это делали тоньше, хитрее, поставят на стол золотой поднос, тарелки, подсвечники. И как будто так и надо. Тут каждый гость невольно мог убедиться в богатстве хозяина.
Старик помолчал, припоминая далекое прошлое, прислушался. Где-то в лесу закричала человеческим голосом сова.
— Ишь ты, полуночница. У каждого свои уловки. Ну вот. Мой приятель заглядывал в улей только в присутствии барина. Началась революция и прошел слух, что скоро в поместье нагрянут красные. Вызвал барин Митрия и говорит:
— Упакуй улей в ящик и в карету положи.
Мы уже догадывались, в чем дело: удирать собрался.
— А пчел куда? — спрашивает Митрий.
— Ко всем чертям! Не до них, — сердится барин. Заметь: сразу и любовь к пчелам пропала. Упаковали, значит. Сел барин в карету, а впереди вместо кучера посадил своего управляющего. Тот тоже боялся красных.
— С богом! — помахали мы им. Не знаю, сколько верст проехали они, только барин велел управляющему остановить лошадей, до ветру, видать, захотел. Вышел барин, присел под кустиком, а управляющий ударил по лошадям, да и был таков. Только напрасно все это: в ящике-то были упакованы камни. А золотой улей остался у нас. Потом мы передали его нашим.
— Куда же они его дели?
— В музей поставили. А может быть, потом переплавили на золотые медали для героев.
И Тимофей Петрович посмотрел на грудь Бояринцева.
— Может быть, переплавили, — согласился я.
Мы легли спать под сосной, и мне всю ночь снился безвестный московский ювелир, изготовивший золотой улей, барин, удирающий с ульем на тройке, снился одноглазый Бояринцев, стреляющий в барина из снайперской винтовки. А за моей спиной стоял огромный, широкоплечий и длиннобородый Тимофей Петрович и кричал на всю землю:
— Человек — он все может!
ФАНТАЗЕР
Я шел по бесконечно длинной, извилистой деревенской улице, прижавшейся к берегу реки. Улица была безлюдной. Стояла сенокосная пора, и люди работали в поле.
Солнце жгло немилосердно. Небо выцвело, поблекло, как будто его долго стирали и отмыли все яркие краски. Листья на деревьях посерели от легкого налета пыли. Во дворах беззаботно горланили петухи, а под карнизами чирикали воробьи, жалуясь на зной.
— Кто у вас работает пчеловодом? — спросил я у мальчика, такого же рыжего, как теленок, за которым он гнался с прутом в руке. Он остановился, ощупал меня с ног до головы глазами и сказал:
— Сейчас Мюнхаузен пасекой заведует. Он живет вон там, на краю деревни.
И побежал.
— А почему Мюнхаузен? — кричу вдогонку.
— Да так. Не я один, все так зовут.
Старый пчеловод ушел на пенсию, а с новым я еще не встречался. В районе мне сказали, что его фамилия Помагайбо. Я не стал отыскивать его квартиру, а сразу отправился на пасеку. Перед садом, на поляне, окруженной деревьями, стояли ульи. Всюду был, я бы сказал, изумительный порядок. Около окрашенных ульев срезана трава, дорожки посыпаны песком. Две бочки с длинными желобками из досок. Это поилки для пчел. Одна с подсоленной, другая с пресной водой. Рядом на поле цвела фацелия.
Я заглянул в два-три улья, постоял, посмотрел вокруг. Ни души. Пчеловод, очевидно, дома на обеде.
…Помагайбо рубил себе большой сосновый дом. Он сидел верхом на бревне, и, очевидно, догадавшись, кто я, соскочил на землю. Кудрявый. Глаза черные, озорные. На загорелом подвижном лице необыкновенно сверкали золотые зубы. В деревне редко можно встретить жителя с золотыми зубами. Что-то легкомысленное я усмотрел в этом золотом частоколе.
— Здравствуйте! Вы Помагайбо?
— Совершенно верно. Фомой Ивановичем зовут. — Он весело протянул руку, тряхнул кудрями. Говорил с украинским акцентом. Мне показалось, что где-то я встречал этого человека. Но где? Он словно уловил мои мысли.
— Што, узнаете? Это бывает. Меня многие узнают, по ошибке, конечно. У меня такое международное лицо: я похож на многих, а многие на меня. Вот смотрите. — Он чуть нахмурился, посерьезнел, скривил загадочную улыбку. И я увидел в нем своего двойника.