Сон был настолько явственным, что утром, когда я увидел Надю, то невольно смутился, словно она могла знать, что приснилось мне.
Теперь на душе странно и тревожно. Что-то сдвинулось внутри у меня и никак не может стать на место. Что же случилось? Обязательно надо в этом разобраться. Что же это такое?
Я говорю себе: «Вера». Еще раз повторяю: «Вера» и не ощущаю ничего. Нет, неправда — ощущаю боль, привычную обидную боль. Даже сейчас, когда я думаю о ней, меня охватывает острое чувство несчастья.
Я был уже студентом пятого курса, когда встретился с Верой на пляже. Она была в купальном костюме и в шляпе с огромными полями. Глаза ее прикрывали темные очки.
Она сама подошла ко мне и заговорила приветливо, как если бы мы были друзьями по-прежнему. Во мне поднялось тогда странное желание противиться этой приветливости, которой я не смел верить.
— А где Виталий Васильевич? — спросил я, сознавая, что напоминание о муже оттолкнет ее.
— А зачем он тебе? — удивилась она непринужденно.
— Мне он не нужен.
— А мне тем более.
Пляж был весь густо устлан коричневыми, загорелыми телами.
— Уйдем отсюда, — предложила она.
Мы пошли с ней по мокрой твердой полосе песка, около самой воды. Я шел молча, стараясь не замечать рядом ее худощавого, почти мальчишеского тела.
Мы ушли далеко, в другой конец острова. Здесь было безлюдно, от реки веяло прохладой, пахло брызгами воды и сырым песком. Нервно смеясь, она рассказывала о новых своих знакомых, которых я не знал. Я сидел на песке, подавленный тем, что чувство к ней оказалось таким же сильным, как прежде, Нет, не таким — теперь я видел в ней не любимую девушку, а женщину, и меня тревожно влекло к ней.
— Ты все такой же, — говорила Вера.
— Какой?
— Скучный.
— Конечно, Виталий Васильевич интереснее.
Вера умолкла, легла спиной на песок, сбросила темные очки и стала смотреть в небо.
— Ты читал Флобера «Госпожу Бовари»?
— Да, читал.
— Что ты думаешь об Эмме?
— Несчастная женщина. А ты читала его письма?
Вера не ответила.
— Флобер вечно мучился стилем. Иногда за весь день ему удавалось создать всего несколько строчек… Он учил Мопассана…
Не знаю, зачем я все это говорил.
— Ты все о книгах, — остановила меня Вера. — Не надо. Какое мне дело до всех этих умных людей?
— До кого ж тебе дело?
Она лежала, закинув руки за голову, держа в зубах листок тальника. Между ресницами ее показались слезы.
Я склонился над ней, весь содрогаясь от боли за нее.
— Веронька, что с тобой?
— Неужели ты не понимаешь, что я не могу без тебя? Не видишь? Да?
Она приподнялась на локте и прильнула лицом к моему плечу.
Губы у нее были горькие, пахнущие соком тальника.
…Возвращались мы уже в темноте. Под босыми ногами скрипел теплый песок. Последний катер давно ушел в город. В черном небе пылали звезды. Слева сиял муравейник городских огней, и вся вода между городом и островом тоже светилась этими огнями.
— Боже мой! — воскликнула Вера. — Где же моя шляпа?
— У меня нет, — сказал я.
— Она осталась там, — чуть слышно, испуганно произнесла Вера. В этом «там», которое она боялась произнести громко, содержался огромный, только нам двоим известный смысл.
Впереди блестело красноватое пламя костра. Вниз по течению прошел белый трехпалубный, весь залитый светом пассажирский пароход. В ночной тишине донесся с него вальс «Березка».
— Вера, — говорил я, — ты не должна возвращаться к нему.
— Я безумно устала, — простонала она.
Мне показалось, что она плачет. Я зажег спичку, осветил ее лицо, она с раздражением отвернулась.
— Зачем ты? Оставь…
У костра сидел и курил мужчина. Склонившись над стланью, чистила рыбу молодая женщина в красном платье, похожая на цыганку. Вера остановилась поодаль, пряча лицо от света. Я подошел, попросил перевезти нас в город.
— Двое? — спросил мужчина, внимательно осматривая меня. — А второй где?
— Здесь она.
Женщина в красном платье с любопытством всматривалась в темноту, где стояла Вера. Мужчина молча взял весла и пошел к лодке.
Потом мы почти бежали по опустевшим ночным улицам. Один раз Вера приостановилась у фонаря, внимательно осмотрела себя в зеркало и подкрасила губы. Квартала за два до дома она попросила:
— Не ходи со мной. Здесь уже близко.
Она торопливо пожала мне руку и кинулась прочь, постукивая по асфальту высокими каблучками босоножек. Теперь ею владел только страх, только забота: скрыть от мужа то, что случилось.