Выбрать главу

Алла и Надя подгребают зерно к транспортеру зерноочистки, а мы оттаскиваем и складываем кули очищенного зерна. Мерный шум мотора, шелест пересыпающегося по решетам зерна нагоняют сон. Слегка подвыпивший Лаврик — он работает здесь мотористом — в начале вечера надоедает нам насмешками. Изображает из себя начальника, ходит, заложив руки в карманы, и строжится:

— А ну, поживей пошевеливайся.

— Отцепись, надоел, — огрызается Алла.

— Взял бы лучше да помог, — советую я.

— Помогать! Ишь ты!

Кривляется, изображает на лице неприступную важность.

— Я моторист. Техническая интеллигенция.

Меня Лаврик с его неумными выходками раздражает. Олег просто не обращает на него внимания, словно его нет.

С наступлением ночи Лаврик затихает, умащивается на пустых кулях, натягивает на себя брезент, засыпает.

Часа в три ночи, когда мы уже собираемся домой, внезапно раздается шум грузовой машины. Появляется Климов в мокром прорезиненном плаще. Его сильный бас легко перекрывает шум мотора:

— Ну, комсомольцы, выручайте. Хлеб горит на седьмом току.

Олег срывает с Лаврика брезент. Тот вскакивает, покачиваясь спросонок.

— Выключай все. Мы поехали.

— Куда?

— На седьмой ток.

Вместо теплой постели пьяная лесная дорога. Черное, как земля, небо, осклизлый ветер по лицу. В белом свете фар качаются березы и кусок дороги, усыпанный желтыми опавшими листьями. Надя рядом, тихая, теплая.

На подъеме машина забуксовала. Спрыгиваем, толкаем ее, дружно покрикивая:

— Эх, ухнем…

Но наши «уханья» не помогают. Из тьмы к нам бредет кто-то мохнатый, держа фонарь над головой. Тулуп. Через плечо ремень, из-за плеча выглядывает ствол берданки. Это сторож. Вид у него одичалый, лицо заросло щетиной. Он кричит простуженно:

— Что ж вы долго так? Еж-те двадцать!

Да ведь это Маломальский!

— Что я один могу? Лопатил, лопатил, аж спина отваливается.

Оставляем машину внизу. Выбираемся на горку. Маленький, крытый соломой ток. В несмелом свете «летучей мыши» холмы пшеницы. Сквозь солому просачивается вода и с шорохом падает крупными каплями на ворох. Зерно лежит буграми — влажное, горячее, больное.

В том, что плохо ток покрыт, виноват сам Маломальский — не сегодняшний — сторож, а вчерашний — бригадир. Может быть, именно поэтому он особенно суетлив, по-стариковски растерян.

— Какое добро губим! Прощения нам нет…

— Что будем делать? — спрашивает Олег.

— Лопатить бесполезно. Зерно совсем мокрое.

— Вывозить надо, — предлагает Костя. — На сушилку.

— Машина не пройдет.

— Выход один — таскать!

Рассуждать долго нечего. Надя, Алла и Маломальский нагребают зерно в кули. Первый куль вскидываем на плечо Косте. Второй — мне. Выхожу в тьму. Впереди меня где-то Костя, но я его не вижу. Слышен приглушенный шорох листьев под его шагами. Избегая скользкой дороги, он пробирается кустами. Иду за ним и сразу промокаю до пояса.

Каким-то чудом Костя угадывает, где машина. Грузим на нее кули. Возвращаемся. И вдруг неожиданность — навстречу нам Лаврик с кулем на плече.

— Откуда Лаврик-то взялся? — спрашиваю Олега.

— А шут его знает. Подходит, ни слова не говоря, подставляет плечо. Оригинальничает.

Отправляюсь с кулем другой раз, третий, четвертый… Сколько этих раз — неизвестно. Плечи ломит. Ноги немеют от напряжения. Первую машину отправили. Наступает отдых. Маломальский достает из сумки буханку домашнего хлеба. На нижней мучнистой корке чернеет, как изюмина, уголек. Режет хлеб на всех, раскладывает на куле огурцы и мечтательно крякает:

— Сейчас бы с устаточку… по маленькой.

Никакой «маленькой» у него нет, да это и не нужно. Нужна обыкновенная вода, а ее нет. В бидончике Маломальского остатки кваса, каждому достается по глотку.

Алла зовет:

— Лаврентий, иди к нам. Вот хлеб твой, огурцы…

Он уходит в дальний угол.

— Не хочу…

Она подходит к нему, тянет за рукав.

— Ну, чего прицепилась? — упирается он.

Выдергивает рукав, уходит в темноту.

— Корчит из себя черт те знает что, — сердится Олег.

Подсаживаюсь к Маломальскому.

— Вы ж, Афанасий Иванович, на пенсии.

— Скучно дома углы считать…

— А как же мушкетеры? Прочли?

— Какое там! Обман один. Тех кончил, а говорят там еще десять лет спустя да еще двадцать… Вроде сказки про белого бычка…