— Ты что ж это, — говорит, — нарушаешь тут беспорядки? Что ж ты, так твою так, выступаешь супротив Ленина? Контр твоя революция нам теперь вполне известна, и даже если на то пошло, есть у меня свидетели.
Вижу — человек обижается, я ему тихеньким образом внедряю:
— Я, — говорю, — беспорядков не нарушаю. Ни отнюдь. Но, говорю, как же так, если это мое добришко, так имею же я право руками трогать? И штаны, говорю, мои, взгляните — химический подпис.
А он, гадюка, вынимает какую-нибудь там бумагу и читает.
— Нет, — говорит, — ничего тут не выйдет. Подпись Ленина. Лучше, — говорит, — ушел бы ты куда ни на есть. Сам посуди: суд да дело, да уголовное следствие, — все это — год или два, а жрать-то тебе, безусловно, нужно. И к тому же, может быть, выяснится, что ты — трудовой дезертир».
Популярен был «Синебрюхов» в основном среди собратьев-писателей. Для народа нужно было что-то другое… Покороче! Попроще! Нужна короткая фраза — «для бедных», для едва научившихся читать. И Зощенко на это идет — не боясь «потерять репутацию». Казалось бы, другие писатели пишут вещи более значительные, громкие, актуальные, а Зощенко так — «шустрит по мелочам», «подлаживается под непритязательного читателя»… зато печатают его охотно и много. В январе 1922-го выходит в свет рассказ «Война» (Литературная неделя. № 9), в феврале — один из «ударных» его рассказов, которым он очень гордился, — «Лялька Пятьдесят» (Красная новь. № 1–5), далее — «Черная магия» (альманах «Наши дни». 1922), «Гришка Жиган» (петербургский сборник «Поэты и беллетристы». 1922), «Последний барин» (Красный журнал для всех. 1922. № 2), «Веселая жизнь» (Петроградская правда. 1922. 25 июня), «Любовь» (Литературная неделя. № 9)… Еще три рассказа вскоре напечатаны А.К. Воронским, крупнейшим литературным деятелем той эпохи, в руководимых им альманахах «Наши дни», «Круг», «Веселый альманах».
В современном полном собрании сочинений Зощенко, составленном профессором Игорем Сухих, собрано все, вышедшее из-под зощенковского пера. И, скажем, рассказ «Гришка Жиган» идет там аж под номером 253, а, скажем, «Веселая жизнь» — под номером 275:
«— Ах, ах! — говорит циркачка, — извиняюсь, генерал, я не хотела вас обидеть.
— Ну-с, — говорит генерал, — это ничего. Сердце у меня нежное и характер кроткий. Беги, брат Дидюлин, в полпивную, неси полдюжины пива. Нужно жить да радоваться.
Побежал Дидюлин в полпивную, возвращается — сидят у зеркала генерал с циркачкой, будто новобрачные. Вскоре после того они и поехали. В Кисловодск».
Написано уже в чисто зощенковской интонации, с его фирменным «неуклюжим добродушием», от которого и исходит главное читательское удовольствие. Читать приятно. Есть тут и некоторое расширение «моральных устоев», чем, несомненно, привлекал Зощенко массового читателя. «По ходу» генерал получает по морде от своей циркачки, собирается застрелиться… но утром денщик видит его смеющимся! Долой старые правила! Ура! Такое новому читателю, конечно, приятно! Правда, вскоре генерал в этом же «свадебном путешествии» помирает от дизентерии — так что слишком уж большого счастья Зощенко не обещает… Рассказ уже «полузощенковский»: генерал — царский, а пересказ — народный. Но с царским генералом в героях в писатели нынче не выйдешь.
Зощенко хочет быть народным писателем, для этого нужен «рассказчик из народа». Зощенко берет пример со своего великого учителя: у Гоголя рассказчик «пасечник Рудый Панько», у Зощенко — огородник Семен Семеныч Курочкин с его «Веселыми рассказами». «Есть у меня дорогой приятель Семен Семеныч Курочкин. Превосходнейший такой человек, весельчак, говорун, рассказчик».
Вот один из ранних рассказов Зощенко (якобы Курочкина): «Рассказ о том, как у Семен Семеныча Курочкина ложка пропала».
…Пропадает серебряная ложечка — последнее богатство. Семен Семеныч «грешит» на своего другасоседа, заявляет в милицию, приходит милиция, друга арестовывают… Тут много уже истинно зощенковского: характерная для него меланхолия, безнадежность, типичный для него «сюжет-ошибка»: герой добивается справедливости — и теряет на этом последнего друга. Но и этот сюжет «опровергается жизнью»: о друге тоже не стоит особо жалеть, он — растратчик… хотя конкретную ложечку, из-за которой Семен Семеныч пошел в милицию, растратчик не брал — и смотрит на бывшего друга с укором: «И ты, брат?» Не правы получаются все. Все порывы ошибочны — будет только хуже. В этом «горькая соль» многих зощенковских рассказов. Вывинтили лампочку, чтобы вороватые гости не сперли, — а пьяный хозяин лег на нее и раздавил. Надежды напрасны — спасает только смех. Притом — вовсе не «разоблачительный», как считают некоторые зощенковеды, а сочувственный, добрый, прощающий. В этом — причина всеобщей любви к автору, его читаемости: читают даже полуграмотные — написано про них! Такую «формулу успеха» открыл Зощенко, «нарыл такой ход». А кто бы его любил ради «разоблачения»?