Когда я снова вышел на палубу, солнце уже зашло и было темно. Шел сырой снег. Снежинки пролетали на огромной скорости мимо светящей желтым светом люстры — лампы с рефлектором.
Каких-то две недели назад ночью можно было загорать, а теперь нас окружала густая темнота. Все вокруг казалось чужим и опасным.
Капитан приказал остановить машину, потому что в темноте можно было легко поломать винт.
Несколько дней подряд мы шли в ледяных полях. Льды были едва проходимыми.
Мы пытались продолбить лунки для аммонала, а на льду от пешни оставались лишь неглубокие царапины. Этому льду было, наверно, уже много-много лет, каждую зиму его сжимали другие льды, и от этого с каждым годом он становился все тверже.
Когда-то мы загружали в лунки по полкило взрывчатки. Теперь меньше двадцати пяти килограммов заряда не было.
Мы подвозили аммонал на нарах в деревянных ящиках. Работали четко. Один бил без конца по льду — готовил лунку, другой открывал ящик.
По словам Малера, у Северной Земли структура льда была другая. Там он был вязкий, а здесь колкий. И точно, лед кололся со страшным грохотом. Но лишь после нескольких взрывов по льду проходила тонкая, как волос, трещина.
Капитан Воронин не слезал со своего «вороньего гнезда». Он высматривал новую полынью, и мы к ней пробивались.
ДЕСЯТОГО СЕНТЯБРЯ
10 сентября снова появилось солнце.
Оно отражалось ото льдов и свежего снега и ломило глаза, если на палубу выходили без темных очков.
Мы прошли мимо мыса Ванкарэм, каменистого и плоского.
На берегу стоял дом с красным флажком и яранги. Мы погудели людям. Они бежали по берегу вдогонку за ледоколом.
До мыса Дежнева оставалось чуть больше двухсот километров.
Вечером мы сидели в кают-компании.
Кто-то играл в домино. Кто-то читал по второму разу понравившуюся книгу, кто-то рассказывал, тоже по второму разу, забавные истории, а слушатели громко хохотали, будто слышали их впервые. Я подбирал на пианино музыку для новых частушек.
Внезапно ледокол подбросило. Раздался ужасный грохот и треск. Потом корпус быстро и мелко задрожал.
Не одеваясь, мы выскочили на палубу.
По палубе непривычно суетливо бегал капитан Воронин.
— Да где наконец стармех! — кричал он.
Тут прибежал и старший механик Матвеев. Он развел руками и не мог выговорить ни слова.
К поручням прикрепили штормтрап, веревочную лестницу, и старший штурман Хлебников полез под корму вниз.
— Люстру быстро! — кричал капитан. — Еще одну!
Ему спустили несколько электрических ламп на длинных проводах.
Штурман повис на самой последней ступеньке и долго вглядывался в слепую темную воду.
— Лопасть сломана вкось, — сказал он вдруг каким-то жестким голосом.
— Сделать малый оборот винта, — приказал капитан.
— Есть сделать малый оборот, — тихо ответил старший механик Матвеев.
Губы у него тряслись по-прежнему. Он побежал вниз.
— Как другая лопасть? — спросил капитан.
— Сейчас, — откликнулся Хлебников. Он еще раз вгляделся, а потом сказал: — Тоже сломана, наполовину.
— А третья?
— Сломана… На одну треть.
— Четвертая?
Хлебников долго не отвечал.
— Четвертая как? — кто-то не выдержал и закричал вслед за капитаном.
— Нету четвертой. Срезана.
Капитан сгорбился и отошел от поручней.
— Надо сменить лопасти, — проговорил Отто Юльевич.
— Да какое тут менять. Разве можно их здесь сменить? — И капитан безнадежно махнул рукой.
Мы все медленно поплелись от поручней.
Штурман Хлебников вылез на палубу и поднял штормтрап.
— Попробую — может, на огрызках пойдем, — сказал Воронин и поднялся на свой мостик.
Машина снова заработала.
Теперь она работала без натуги. Вал крутился легко и быстро. Но двигались мы едва-едва. И то пока были в полынье.
Как только мы подошли к льдине, наш корабль остановился. Поломанные лопасти не могли выжать судно на лед.
Несколько раз капитан отводил ледокол назад, пытался разогнаться и подмять льдину. Ничего не получалось.
Наконец он махнул рукой и молча пошел в свою каюту.
— Вот и зазимовали, — сказал кто-то.
— Трамвай дальше не пойдет, — попробовал пошутить я, — кому до Берингова пролива — вылезай.
Но никто не засмеялся. Мне и самому-то было невесело.
Тысячи километров прошли, а на последних сотнях сломаться!
Мы сидели в кают-компании и уныло молчали.
Вдруг вошли Отто Юльевич и капитан Воронин.
— Прошу всех собраться, — сказал Отто Юльевич.
— Мы все здесь, — ответил кто-то.
— Положение наше серьезное, — Отто Юльевич говорил очень строго, — но не безнадежное. Все зависит от нас самих. Никто, кроме нас здесь, ледоколу помочь не сможет. Мы с капитаном решили сменить лопасти среди льдов. Для этого надо опустить нос и поднять корму. Мы должны перенести весь уголь из кормового трюма в носовой. А двухгодовалый запас продуктов из носового трюма поднять наверх. Предлагаю разбиться на две бригады. Работа — круглые сутки по шесть часов в смену. — Он посмотрел на часы. Было без десяти двенадцать. — Начинаем через десять минут.
Десяти минут хватило только на то, чтобы разбиться на бригады. Я попал во вторую бригаду.
Нашу бригаду отправили спать.
Без двадцати шесть нас подняли.
Буфетчик принес еду и кофе.
Я надел ватник, сапоги, рукавицы.
— Замотай шею полотенцем, чтоб уголь не засыпался, — посоветовал доктор Лимчер, наш бригадир.
Рядом стоял Отто Юльевич в такой же рабочей одежде.
— Отто Юльевич, я знаю, что вы всю ночь не спали, — сказал доктор Лимчер. — Вам необходимо отдохнуть.
— Я сам это сделаю, когда найду нужным, милый доктор, — отозвался Отто Юльевич.
Всю ночь Отто Юльевич сидел над чертежами корабля.
Он подсчитывал, сколько и куда надо перенести груза, чтобы поднять винт.
По расчетам получалось, что винт полностью не поднимется, а лишь слегка покажется на поверхности. Поднять можно было бы и выше, но тогда судно могло опрокинуться при самом слабом ветре.
МЕШОК С УГЛЕМ
Мешок с углем весил восемьдесят килограммов.
Лебедка поднимала из третьего трюма четыре таких мешка.
Тут мешок надо было подхватывать, вскидывать на плечо и тащить на нос. Там из него высыпали уголь в трюм, выбрасывали назад. С пустым мешком бежали снова на корму, бросали вниз, а полный мешок в восемьдесят килограммов уже ждал опять.
Первый мешок мне показался не очень-то и тяжелым. Я даже на плечи его не взвалил, а потащил на спине.
Навстречу мне спешил Отто Юльевич. Он уже отнес свой мешок.
— Петя, ни в коем случае не носите на спине. Только на плече — иначе вы быстро свалитесь, — сказал он.
Следующий мешок я, как все, нес на плече.
К одиннадцатому мешку стал уставать.
— Петя, держись! — крикнул доктор Лимчер. — Через пять минут перекур.
Пять минут — это как раз, чтобы дотащить еще один мешок.
Мы отдыхали ровно десять минут, прислонившись к поручням.
— Не пускает нас дух Норденшельда. Сам в этом месте зазимовал и других держит, — пошутил Кренкель.
Тогда он еще мог шутить.
— Встали, — сказал доктор Лимчер на десятой минуте.
Второй и третий часы я работал как заведенный.
Хватал за веревки мешок. Мне помогали закинуть его на плечо. Иду по ступенькам на палубу. Навстречу бежит кто-нибудь с мешком пустым. Я шел пошатываясь, но улыбался. Все, пришел. Сбросил. Теперь полминуты можно постоять. И еще минуту отдохнуть, пока пустым снова шел на корму.