Слуга был менее словоохотлив.
— Проклятье! — ревел он, забрасывая в башню поклажу. — По каким только сраным дырам не таскал меня док, но такой я ещё не видывал… что б мне провалиться!
Я отправил их на первый уровень башни, в единственную пригодную для жизни комнату, помимо моей.
5-е февраля, на рассвете
Ночка выдалась «весёлая». Просунул под дверь тонкую дубовую доску, заткнул уши скомканной тканью и не давал себе спать с помощью уколов пером. Дверь подрагивала несколько раз.
Тот же день, позднее
Пишу эти строки и вижу, как доктор с помощником изучают стены вокруг озера. Первый деловито стучит по древним камням геологическим молотком. Отсюда этот круглолицый толстячок выглядит сильно укороченным, напоминая огромный, обтянутый твидом мяч.
Вот он вскинул голову и, сверкнув большими, кроличьими зубами, выкрикнул Скэггсу какой-то приказ. Сей достойный малый бежит к хозяину с небольшой лупой, которую тот выхватывает из рук. С моей высоты Скэггс очень похож на лоснящуюся, жирную крысу, чему в немалой степени обязан своими покатыми плечами и блестящими глазами-бусинками.
У каждого нос закрыт туго повязанным платком… право, очень странно. Мне казалось, что запах озера исчез, по крайней мере, меня он не беспокоит уже несколько дней.
Нужно скрывать свои галлюцинации от гостей. Даже вчера они всё время как-то странно поглядывали на меня.
6-е февраля
Данкирк имел наглость заявить, что никогда не слышал о Понту! Мало того, что доктор прискорбным образом выставил себя невеждой, так ещё и позднее, когда работал с помощником подле сторожки, хитро подмигнул ему поверх очков, и тот, опустив левое веко, странно постучал себя по лбу. Я тогда случайно глянул на них с порога башни и всё отчётливо видел.
От такого к себе отношения я оставил всякую мысль об отъезде. Я им докажу! Докажу!
7-е февраля, ближе к вечеру
Я только что пережил кое-что мучительное. Возможно, причина в общей слабости либо нервном приступе, но мне кажется, что я действовал помимо собственной воли.
Вчера вечером запыхавшийся антиквар поднялся ко мне в комнату, чтобы почтить меня своим визитом. Я подвёл его к единственному креслу — скрипучему сооружению из осколков дуба — и начал разводить пламя.
Он остановил меня взмахом пухлой руки.
— Чёрт возьми! — взревел он, промакая толстые, обвислые щёки батистовым платочком. — Да в этом камине быка изжарить можно! Будь я проклят, если понимаю, как вы терпите такую жару!
Почему-то я поспешил сменить тему.
— Как ваши успехи на озере?
Носовой платок доктора внезапно прекратил порхать по красным, блестящим складкам его бычьей шеи.
— Слабо, сэр, даже очень слабо! — проревел он, выбрасывая в огонь промокший комок батиста. — Кладка очень древняя… явно сложена за много столетий до кельтов. А вот канализационный запах, вызванный, как вы понимаете естественными причинами, всё же препятствует исследованиям. Более того, настолько мерзок, что напомнил мне о… — Тут он громко расхохотался и хлопнул себя по толстым ляжкам. — Вы знакомы с «Иллюстратой» Элферда?
Меня так и подмывало заткнуть уши пальцами, но я, мучимый всё сильнее тревогой, только покачал головой.
— Элферд был монахом из клюнийского ордена, — пророкотал антиквар, метнув на меня проницательный взгляд, — чудным шарлатаном, который, согласно «Аналектам» Паркера, жил не тужил во времена Генриха Второго. В перерывах между схватками с жареными каплунами и чашами монастырского эля он каким-то образом нашёл время на «Британнику Иллюстрату», якобы естествоведческий труд, который теперь считают не более чем нелепым собранием од и народных сказок.
Наивысшее достижение в нём это так называемый перевод, по уверениям бесстыжего Элферда сделанный с ряда очень древних загадочных рун. В истории рассказывается об одном элементале, невероятно опасном демоне, которого, подобно хатифу из арабских легенд, никогда не видно. Обитает он в зловонной бездне, что из-за своего гнилостного, сводящего с ума запаха называется «озером яда».