— Сама ж Амархан нахваливаешь…
— Это одна такая… Чего ты тянешь, сынок? Девка от переживаний почернела. Лучше жены не найдешь.
— Так уж и не найдешь! — Он дурашливо засмеялся, но, увидев, что матери это неприятно, — поспешил успокоить: — Ладно, ладно… Решусь. Но вот, мать, о чем думаю. Домишко-то наш ветхий, тесный. Чего сюда жену приводить? Переселимся — и тогда уж! Квартиры готовы — вот-вот заселять начнут…
— Ах, сынок, — и мать отвернулась, пряча повлажневшие глаза. — Не получится у нас с новой квартирой.
— Ты что? Как не получится?! Сам Мэтэп Урбанович не только тебе, мне твердо обещал, — Болот в возмущении вскочил со стула. — Не его обещания бы — давно отцовский дом перестроил бы… А то ждем!
— Была я вчера у него, сынок. Отказал. А ты его знаешь: не захотел дать — не даст. Видать, в неурочный день заглянула к нему. Зол он, как понимаю, на Эрбэда Хундановича и Дулан, а срывает зло на нас.
— Ничего не понимаю! — Болот растерянно смотрел на мать. — Вот так — безо всякой причины — и отказал?
Мать помолчала, будто раздумывая, говорить или нет, — и решилась все-таки:
— За твое участие в воскреснике, сынок. Танцплощадку строили, а ты, выходит, в этот день прогул совершил. Должен был работать на вспашке паров, а гонял трактор на воскресник… И меня, значит, обманул ты. Председатель говорит, что за трактор тоже с тебя вычтут, будто ты для себя его использовал… Вот ведь как! И квартиры лишились…
— Чушь! — закричал Болот, и черная лохматая тень от него заметалась по стене. — Какой прогул? Воскресник был согласован в парткоме, комитете комсомола, в сельсовете. А я в воскресенье должен был отдыхать. А на воскресник пошел! Со всеми вместе. Нас Дулан собирала…
— Во-во! Дулан… Ее танцульки-манцульки и довели… Завертела всех. Одна кутерьма!
Болот метнул на мать настороженный взгляд:
— При чем здесь Дулан?
— При том! Разве можно было делать что-то вопреки воле председателя?
— Не вопреки, а говорю же тебе — со-гла-со-ван-но! А Дулан, если уж о ней… Она молодец! Да. Вернулась в родной улус, и вон как весело стало в Доме культуры… Когда так было?
— А мне такое не нравится, — мать глядела на сына о нескрываемым беспокойством. — Чего метаться, зачем? Осталась в городе — живи там. А не так же: туда-сюда!
— Она насовсем вернулась.
— Поживем — увидим. Наверно, тоже гордячка большая… Была у нас в деревне похожая. Кто? Галхан! С чем вернулась в деревню тогда? Позор! Ребенка нагуляла… И неймется ей! Теперь вот Хара-Вана опозорила. Парень исправился, работал на совесть, а с ней связался — вся рожа наперекосяк, избита-исцарапана…
— Сравнила с кем! Ну, мать, ты даешь! Слов нет, — у Болота возмущение в голосе. — Нечего на Дулан бочку катить… не такая она. А Хара-Ван, видать, напился, скандалить, как бывает с ним, стал… Вот и получил от Галхан. Зачем же с больной головы на здоровую?
— Чтоб твоя голова ненароком не вскружилась, сынок.
— Я понял, мать. — Болот усмехнулся, подошел к матери, обнял ее. — Будет так, как ты хочешь. Обещаю. А с Дулан?.. Комсомольские дела нас связывают с Дулан. И только! Не тревожься… А что касается моего прогула, как кто-то посчитал… я завтра же поговорю с председателем.
Мать протестующе замахала руками:
— Не смей… нет, нет! Не скандаль с председателем. Пусть запишут прогул, вычтут деньги за трактор… Не обедняем! Раньше как в народе говорили? Если поссоришься с собаками — останешься без полы, а поссоришься с нойонами[21] — останешься без спины.
— Что раньше было — быльем поросло. Нынче все по-другому…
— А плохое семя, сынок, живуче. Ты его бросил — оно потом прорастет, сам не знаешь где… — Мать старалась успокоить сына; снизу вверх — маленькая перед ним — просительно заглядывала ему в глаза. — Мэтэп Урбанович не таким, как ты, спины ломал. И поделом, рассудить… Дисциплина должна быть. Без нее колхоз не колхоз… И не думай, что твоя мать не сумеет отстоять себя и сына своего. Насчет твоего прогула и квартиры еще раз буду с председателем говорить. Скажу ему: «Что, Мэтэп Урбанович, не нужна вам разве Шабшар в доярках? Есть кем заменить? Или я за долгие годы горбом своим квартиры не заслужила?» Вот как ему скажу!
Болот неуступчиво пробормотал:
— И я скажу. Не ему, так Эрбэду Хундановичу.
— Боже упаси! — опять всполошилась мать. — Эрбэд Хунданович молод, горяч, еще не известно — усидит ли на своем месте. А у Мэтэпа Урбановича и власть, и авторитет. Он, конечно, всяким бывает — крутой иногда, не выслушает… Но ведь и так прикинуть: первый спрос за все в колхозе с кого? С него, председателя! Ты-то ничего не помнишь… А до него какой наш колхоз был? То-то же! Сейчас вон по сколько получаем, а тогда копейку только издали видели. Блестела, а в руки не давалась! Соображаешь? Вот ведь как… Твой же Эрбэд Хунданович, сынок, на готовенькое, можно сказать, пришел. Как можно его выше председателя ставить? Несправедливо!