Позже, когда она подросла и стала помогать отцу в работе, она поняла, откуда взялся этот запах. Он был печатником, печатал книги, которые если не были совсем секретными, то уж точно предназначались не для всех. С отцом работали несколько человек. Они брали из наборной кассы свинцовые литеры и набирали текст, глядя в рукопись. Ей достался маленький закуток, прямо рядом с наборной кассой. Она там сидела и проверяла набор на предмет опечаток.
Она не могла рассказать подружкам о том, чем занимается на работе, но гордилась своей миссией и доверием отца. Она была его сообщницей. Впрочем, подруг у нее было мало, и мало с кем из них она могла разделить свою страсть к книгам. Она гордилась тем, что придерживалась той же веры, что и отец, и тем, что встречалась с верующими женщинами, но догадывалась, что отличалась от других, и отличие заключалось в ее главной страсти. Мелодия стихов, лившаяся бесконечным потоком, захватывала ее. Слыша, как их произносят, она успокаивалась, и с каждым повторением мир словно становился ярче, наполнялся новыми красками. Ей казалось, что на свете нет ничего прекраснее. Слова были ее религией.
Несмотря на то что она не занималась собственно печатанием книг, ее одежда впитывала запах типографской краски, и к концу дня она чувствовала это и радовалась, что окутана этим запахом – запахом отца. Ей казалось, будто она сама – книга, будто ее тело носит в себе поэзию.
Мало-помалу удовольствие плыть по течению мелодичного потока сменилось желанием погрузиться в более бурный поток, войти в незнакомый ритм. От декламации стихов к их сочинению – всего один шаг. Благодаря ей написанное в книгах зазвучало, и, познав эту радость, она нашла новое удовольствие – облекать в слова голос, проносившийся у нее в голове. И чернила, и бумага у нее были. Ее собственные творения имели мало общего с тем, что она выучила наизусть, – не касыда, не газель, не рубаи. Определить поэтическую форму ее сочинений было довольно трудно. Но в этих стихах было море, виденное в детстве в отцовском доме. Она следила за движениями волн, запах чернил словно разворачивал перед ней глубокую синеву, в вихре которой подчас кружились абстрактные, космические образы, не относящиеся к стихосложению. Чернила цвета индиго превращались в океан, во вселенную, в драгоценный камень, обитавший в ее молчаливом сердце. В стихах говорилось о том, как она их пишет, – о словах, вдохнувших жизнь в чернила, о море как о таинственном символе ее воображения. Интересно, что странность, особость собственного опуса не вызывала у нее сомнений. Хотя она и была дочерью издателя, мысль о том, чтобы напечатать свои стихи, ни разу не пришла ей в голову. Даже несмотря на одиночество, она была счастлива в своем коконе из слов, произнесенных и написанных ею самой и другими людьми.
Ее рассказ о море-космосе приобрел размах. Отец знал, чем она занимается, но, будучи человеком тактичным, вопросов не задавал. Он ждал, что она сама покажет ему свои тексты. Она приходила на работу рано утром, кипятила воду для чая и начинала писать, пока не приходили сотрудники. Вечером она возвращалась домой вместе с отцом.
Однажды ранним утром, перечитывая рукопись, она заметила, что не хватает одного листа. Она ломала голову, думая, где могла его потерять. На улице? Маловероятно. В библиотеке? Это невозможно, поскольку там она бывала редко. Затерялись в пачке листов? Скорее всего. Она все перерыла, но ничего не нашла. В конце концов она отказалась от мысли найти пропажу и попыталась восстановить текст, вспоминая, что было на пропавшем листе.
Но однажды в полдень, идя по базару за орехами – грецкими и миндалем, она услышала голос, напевавший фразы, которые показались ей до странности знакомыми. Это были стихи с потерянного листа. Удивленная, она обернулась. Циновки, натянутые между крышами, чтобы в переулке было не так жарко, фильтровали солнечный свет, ложившийся на землю неровными пятнами. Ее взгляд поймал глаза веселой девушки, которая, казалось, хотела с ней поговорить. Судя по выражению ее лица, они хорошо знали друг друга, как же она этого не помнит.