Закончив свою гневную речь, Гуляби направилась к колонке.
— Ну, тетушка, что скажешь? — поддразнил Гопал.
— Кому охота с ведьмой связываться? — недовольно отозвалась тетушка. С плохо скрываемой досадой она завязала в узелок свои семечки и пошла домой. Начали подниматься с места и другие. Скоро все разошлись.
Когда утром, в семь часов, послышался гудок, Гуляби захлопнула дверь своей хижины и навесила замок. Из соседней хижины доносились приглушенные голоса Рамми и Дханни. Решив, что разговор идет о ней, Гуляби закричала:
— Болтайте, ведьмы! Чешите языками сколько влезет! Мне наплевать на ваши сплетни!
Рамми, не вставая с места, отозвалась:
— Опомнись, Гуляби! Зачем нам тебя, горемыку, с утра поминать, грех на душу брать?
Прежде чем Гуляби успела ответить, раздался пронзительный плач: в запертой хижине проснулся ее двухлетний сынишка. Гуляби в ярости распахнула дверь и отвесила крепкий подзатыльник дочери:
— Ах ты негодница! В девять лет младенца не можешь унять? Ну-ка, живо! Возьми его на руки!
Она хлопнула дверью, заперла ее и торопливо побежала. Ведь гудок уже прогудел. Она знала, что бегом еще можно успеть. А если опоздаешь, подрядчик возьмет вместо нее другую работницу. Их там много. Сидят около стройки и ждут — может, сегодня повезет. Тогда нынче заработка у нее не будет. Не будет ни муки, ни чечевицы в доме. Гуляби побежала еще быстрее. Только бы не опоздать!.. Сейчас она забыла обо всем на свете: и то, что Рамми назвала ее горемыкой, и то, что оставила детей в запертой хижине.
Она вернулась вечером. Отперла дверь. Мева спала, растянувшись на голом полу, а двухгодовалый заморыш, перепачканный с головы до ног, ползал и тихонько хныкал. Плакать у него уже, видимо, не было сил. Гуляби со всего размаху шлепнула спящую дочь.
— Спишь, негодница? Вставай, разожги печку!
Затем она взяла сына на руки и направилась к водопроводной колонке, не переставая сыпать ругательствами. Под деревом в одиночестве сидел дядюшка Динеш. Увидев Гуляби, он окликнул ее:
— Кого это ты так клянешь, Гуляби? Хоть бы поговорила когда-нибудь по-хорошему, улыбнулась бы!
— Мне некого завлекать разговорами да улыбками. А у вас у всех другого дела нет, только и знаете людей уму-разуму учить. Ишь, святые какие нашлись! Я-то проклинаю того пьяницу, что навязал мне на шею свое отродье!
— Так ведь я добра тебе желаю, Гуляби! Посидела бы с людьми, потолковала. У самой на душе стало бы легче. А то ведь ты перекусать всех готова.
— Вот-вот, конечно! Я, значит, вроде бешеной собаки? Чего же ты ко мне лезешь? Будешь зря болтать, я и тебя как следует отбрею. Подумаешь, какой праведник! Других, видите ли, жалеет!
Раздраженно ворча, Гуляби двинулась дальше, к колонке. Она вымыла ребенка, выстирала белье и пошла обратно к хижине. На этот раз дядюшка Динеш не стал окликать ее.
Гуляби поставила на огонь миску с чечевицей, взяла сынишку на руки и присела отдохнуть. Мева уже куда-то улизнула, соскучившись сидеть целый день взаперти. Когда чечевица сварилась, Гуляби позвала дочь. Та быстро прибежала. На запястьях у нее мать вдруг увидела браслеты из зеленого стекла.
— Откуда это у тебя?
Мева потупилась.
— Я тебя спрашиваю, откуда эти браслеты?
Мева молчала.
— Ты что, не слышишь? Может, оглохла?
Мать влепила ей пощечину:
— Украла, наверно? Нынче ведь все ушли к гробнице молиться, в домах пусто. Говори, у кого стащила? Ах ты воровка!
Вместе с ругательствами на девочку опять посыпались затрещины.
Вопли Мевы слышны были во всем переулке. Первыми прибежали Рамми и Дханни, только что вернувшиеся от гробницы.
— Оставь! Оставь ее! — закричала Рамми, оттаскивая девочку от матери. — Ты что, убить ее хочешь?
— Шкуру спущу с мерзавки! — кричала Гуляби. — Не лезь не в свое дело, Рамми! Не то и тебе попадет! Я ей покажу, как воровать! Чтобы моя дочь воровкой… — Голос ее прервался.
Тем временем перед хижиной собралась толпа. Переведя дух, Гуляби снова рванулась к дочери. Дядюшка Динеш преградил ей путь. Гуляби завизжала:
— Отойди прочь, дядюшка! Не смей за нее заступаться! Я ей всыплю как следует, чтобы неповадно было чужое брать. Нынче вы ее защищаете, а завтра сами будете воровкой называть!
Кто-то из толпы сказал:
— Да она вовсе не украла, браслеты Рамесур ей дал. Напрасно девчонку бьешь!
— Рамесур дал? А зачем? Мы что, нищие, чтобы нам подачки давать? Если в доме хозяина нет, так, по-вашему, нам милостыней жить? Пропадите вы все пропадом, благодетели! Плюю я на вас!