— Вот тут повестка, — сообщил чапраси. — Я еще утром заходил, да не застал…
— Да я… да вот. — У Шьямлала от страха даже в горле пересохло. — А что ж теперь мне делать?
— Платить! — коротко изрек чапраси.
— А что еще можно сделать?
— Сделать-то все можно, — внимательно взглянув на него, протянул чапраси. — Рупий в десять обойдется… Кое-кому придется сунуть, сами понимаете… А две рупии мне — за услугу!
— А на сколько будет отсрочка?
— На сколько? Через неделю начинается пора отпусков, — неторопливо объяснял чапраси. — Офис будет закрыт. Это считай — месяц… Словом, отсрочка получится месяца на полтора, а может, и на два…
— Если не трудно, вы бы завтра утречком…
— В такое позднее время я только ради вас пришел, — прервал его чапраси. — Рабочий день давным-давно закончился. Вам-то хоть бы что, а мне каково? Завтра с утра докладывать придется, кому вручил повестку, а кому — нет. Хорошо, что вас встретил, а не то — приклеил бы повестку на дверь, и делу конец. Вот однажды, например… — Чапраси уже готов был пуститься в воспоминания — таких случаев в его жизни было не счесть! — но Шьямлал, извинившись, прервал его. Чапраси пометил на повестке, что ответчик, Шьямлал, отсутствует, и сам расписался за соседей.
Когда бабу Шьямлал вернулся в комнату, при одном лишь взгляде на Харбанса ему стало как-то не по себе. Уж очень похож был его гость на того, кто явился к нему с повесткой. Так же смотрит с презрением, точно на пустое место. И так же полон сознания собственного достоинства.
Чай его давно уже остыл. Занятый своими мыслями, бабу Шьямлал не замечал ничего вокруг. Харбанс пересел поближе к женщинам. В комнате было темно, лишь тусклый свет фонаря падал с улицы через окно. Бабу Шьямлал сидел не двигаясь, устремив взгляд в полумрак комнаты.
В этой комнате Шьямлал чувствовал себя как в западне. На гвоздях, вбитых в стену, висела грязная одежда, в углу стоял большой железный ящик, на ящике — несколько узлов. На окне висела куцая старенькая шторка — точно вывешенная для просушки шкура убитого животного. Вокруг лампочки наверху — паутина. На стене — портрет Джавахарлала Неру.
На какой-то миг у него возникло такое ощущение, будто все они находятся в каюте тонущего корабля. Вода стремительно прибывает, и все усилия его напрасны. Судно неотвратимо погружается в пучину. Еще миг — и волны поглотят его. И снова воцарится ничем не нарушаемое безмолвие, и ничто не напомнит о трагедии, которая только что разыгралась здесь.
Ему стало жутко. Чтобы отогнать видение, он прикрыл веки и лег на кровать. Крохотная комнатка словно душила его, он задыхался, силы оставляли его… Неожиданно из-за перегородки донесся веселый девичий смех. И у него невольно мелькнула мысль, что не осталось в этом мире ни одной живой души, которая нуждалась бы в нем. Он лишний, никому не нужный человек. У него ничего нет. Даже возможности побыть наедине со своими мыслями. И изменить что-либо он уже не в состоянии. Его мнения никто не спрашивает. Дочери взрослели, становились все более независимыми. Власть в доме и с нею вместе право принимать решения незаметно выскользнули из его рук и перешли к старшей дочери. Семейные дела теперь решались без него.
К нему относились как к бесполезной вещи, которую терпят только потому, что жалко выбрасывать. Она ни на что не пригодна, но к ней привыкли и без нее не мыслят своего существования.
И он вдруг почувствовал себя затерянным в безбрежном людском океане, который образуется из многих тысяч таких же, как он. Огромная толпа чужих друг другу людей. Здесь никто никого не знает и все смотрят друг на друга с безмолвным вопросом: «Зачем ты живешь? Почему? Для чего?..»
Пробудившись от минутного забытья, он торопливо вскакивает и проходит в соседнюю комнату. Там в одиночестве сидит жена. Ни дочерей, ни сына.
— Куда разошлись-то все? — недовольно спрашивает он.
— Да вышли на часок… Пройтись до базара, — кратко отвечает жена.
— Одни?
— С ними Харбанс.
— Ну и ты бы шла! — криво усмехнувшись, говорит он.
— Ну и пошла бы, что ж тут плохого? Теперь ведь все разбираться стали, что хорошо, а что — плохо… Вернулся с работы — отдохнуть надо! — в тон ему отвечает жена.
Он молча поворачивается и исчезает в комнате. Немного погодя оттуда доносится его голос:
— Ну погоди! Вот уж возьмусь я за вас!
— Взялся уже, — долетает до него громкий шепот жены.
Слова ее он пропускает мимо ушей. Все его мысли обращены к сыну. Единственная его надежда — Бирендранатх, или, как все они ласково его называют, Бирен. Вот кто вырвет их из трясины нищеты — спасет от гибели тонущий семейный корабль!