В тот вечер, захлопнув шкатулку, он углубился в воспоминания. Дочери и жена молча внимали ему, стараясь не пропустить ни слова. Это были красочные рассказы о прошлом, о котором они знали лишь со слов старших. Из его рассказов перед их мысленным взором одна за другой проплывали картины тех лет, когда люди жили неторопливо и спокойно, не обременяя себя думами и заботами. Когда же речь зашла об обычаях, которых придерживались предки, бабу Шьямлал изрек торжественным тоном:
— А бабушка моя никого из соседей даже в лицо не знала. Порог боялась переступить. Когда всей семьей отправлялись в храм, то двуколку с четырех сторон завешивали покрывалами, чтоб никто не мог видеть ее лица. А в храме мы теми же покрывалами загораживали женщин от посторонних глаз. Так они и проходили к алтарю. И упаси боже, если покрывало соскользнет с лица… Как-то, помню, у бабушки случилось такое, так дедушка с нею до конца жизни не разговаривал. Пока была жива, слова единого не проронил. Навестил ее, когда она уж при смерти была. Но и тогда молчания не нарушил… Только поднес ей лоту со священной водой из Ганга — она и отдала богу душу.
Вдруг из ванной комнаты донесся глухой звук: там кого-то рвало. Жена испуганно заглянула в соседнюю комнату: Тары не было. Самира от страха втянула голову в плечи.
— Наверно, сестрице плохо, — еле слышно произнесла она, и мать с дочерью прошли в ванную. Бабу Шьямлал удивленно замер в своем кресле.
Немного погодя из ванной появилась Тара и, пройдя в свою комнату, улеглась на кровать. На дворе было уже темно. Кругом стояла тишина. Скоро дочери сонно засопели. Матери же сегодня было не до сна.
— Спишь? — громким шепотом спросила Рамми.
— Нет! — так же шепотом отвечал бабу Шьямлал.
Переворачиваясь с боку на бок, она думала. Разные мысли приходили ей в голову, заставляя сердце тревожнее биться. Сон никак не шел к ней. Бабу Шьямлал тоже тревожно ворочался на своей кровати. Никто не решался заговорить первым. Темные стены словно надвигались на них, им казалось, будто они очутились на дне глубокого мрачного колодца.
Наконец бабу Шьямлал осторожно коснулся рукою плеча жены. Она повернулась к нему, однако не произнесла ни слова. В кромешной тьме они скорее ощущали, чем видели широко открытые глаза друг друга.
— Не спится что-то, — наконец еле слышно произнес Шьямлал.
— Может, голову смазать маслом? — спросила жена.
— Не поможет…
— Боязно что-то мне…
Они замолчали. Не произнеся больше ни слова, оба разглядывали смутно белеющие стены комнаты да край черного неба за окном.
ПОСТИЖЕНИЕ
Утром Тара от жары перебралась с кровати на пол. В комнатах было тихо. Лишь время от времени они обменивались короткими репликами. Гнетущее безмолвие раздражало Самиру, и она потихоньку отправилась в свой угол, напротив стены, где в ярко озаренном солнцем квадрате окна безмолвно двигались черные тени. Вот бреется какой-то мужчина… Бритва в его руке кажется непомерно большой, а нос напоминает клюв хищной птицы.
Бабу Шьямлал давно уже встал и, одевшись, отправился прогуляться. Никаких дел сегодня у него не было.
Потеряв терпение, мать послала наконец Самиру будить старшую дочь. Тара встала встрепанная, недовольная, с опухшим от сна лицом и, не говоря ни слова, пошла умываться.
Когда она вернулась в комнату, мать поставила перед нею чашку с чаем и блюдце с треугольным пирожком. Тара молча позавтракала, молча переоделась и направилась к выходу.
— Ну я пошла, ма, — наконец произнесла она.
— Погоди-ка, — окликнула мать. Тара резко повернулась к ней. Мать не отрывала от ее лица полного тревоги взгляда. Однако в глазах у дочери она не заметила страха, в них была только усталость.
— Ты здорова? — поколебавшись, спросила мать.
— Здорова.
— Если нездоровится, не ходи.
— Нет, я пойду.
— Вечером пойдешь с нами в храм? — еще раз окинув дочь взглядом, спросила мать. — Возвращайся поскорей. Не задерживайся.
— Хорошо, — вздохнув, проговорила Тара и шагнула за порог.
Сердце у матери тревожно заныло. Не укладывалось все это у нее в голове, и, когда младшая дочь заторопилась на занятия, мать сердито приказала:
— После уроков сразу домой… Занятия кончаются в половине второго, поэтому в половине четвертого чтоб была дома… И чтоб я больше не слышала: «Автобус задержался!»