— Чем ты недовольна? Что я такого сделала? — обиженно заныла Самира из соседней комнаты. — Кто-то виноват, а я…
— Что ты сказала? — Мать повысила голос. — Попридержи язык!.. И слушай, что тебе говорят!.. К четырем часам в колледже уже ни одного человека не остается.
Не слушая ее, Самира замурлыкала песенку.
— Ни стыда, ни совести! — не выдержав, загремела мать, входя в комнату. Стоя перед зеркалом, Самира делала прическу. Почуяв недоброе, девушка испуганно замолкла.
— Ишь взяла моду начесываться! — отчитывала ее мать. — Простого пучка, видите ли, ей мало!.. И сари она не может носить как люди — конец затыкает за пояс! Чтоб больше этого не было.
— Хорошо, мама, — с напускным смирением проговорила Самира и накинула конец сари на голову. Выйдя из дверей, девушка молча юркнула в двери дома, где жила Намта. Она появилась оттуда минут через десять. Конец сари у нее был заткнут за пояс, волосы на затылке красиво уложены.
Вечером Харбанс не зашел к ним, как обычно. Он проводил Тару до дверей и, попрощавшись, ушел. Когда появилась Тара, мать сидела в одиночестве и на досуге просматривала гороскоп. Самира отправилась навестить Намту, а сам бабу Шьямлал еще не возвращался.
— Ты не знаешь, куда он ушел? — спросила мать.
— Давно он ушел?
— С самого утра.
— Придет… Наверно, дело какое-нибудь.
— А где Харбанс?
— У него срочная работа.
— Ты хоть о чем-нибудь думаешь? — поколебавшись, спросила наконец мать, глядя ей прямо в глаза.
— О чем это ты? — удивленно вскинула брови дочь.
— Ты дурочкой не прикидывайся, — не повышая голоса, проговорила мать. От волнения руки у нее стали липкие и лицо покрылось потом. — Мне не скажешь, а посторонний слушать не станет… Что будет, ты подумала?
— Было б из-за чего беспокоиться, — глядя себе под ноги, буркнула дочь.
— Так что ж теперь будет-то? — повторила мать.
Неожиданно Тара разрыдалась. Оправдываться было не к чему. Она громко всхлипывала, плечи у нее тряслись.
— Что ж нам делать теперь? — растерянно повторяла мать. — Если б ты хоть чуточку подумала! С жизнью ведь шутки плохи. Куда теперь голову приклонишь?
— Куда-нибудь приклоню, ма, — уткнувшись головой в колени, пробубнила Тара.
— Харбансу-то сказала? — осторожно спросила мать.
Тара отрицательно покачала головой.
— Отец не переживет такого позора, — вздохнув, произнесла мать. — С этим он не смирится. Да что говорить, ты ведь его знаешь… Что ж теперь будет-то?
— Будет, чему суждено быть, ма!
— О господи! Спаси и помилуй! — тяжело вздыхая, почти простонала мать. — Так ведь и свихнуться недолго. Что ж ты натворила, доченька?.. Хоть бы родные были поблизости, а то и посоветоваться не с кем…
Тара молча слушала причитания матери. Ее тоже охватил страх, хотя и не такой панический. Гораздо больше ее напугало то, что об этом узнали домашние.
— Теперь отец никуда тебя не пустит, — продолжала мать. — Да дознайся он, что ты и сегодня ходила, несдобровать мне…
Тара поднялась.
Бабу Шьямлал вернулся поздно ночью. Не говоря ни слова, разделся и лег на кровать.
— Есть будешь? — осторожно спросила мать.
— Нет! — Голос его прозвучал грубо.
— Все-таки съел бы что-нибудь, — робко пыталась настаивать Рамми.
— Я же сказал! — еле сдерживаясь, почти выкрикнул бабу Шьямлал. В нем клокотала ярость. Ох, с каким бы наслаждением он излил ее, если б они, как прежде, жили в отдельном доме! И первым делом оторвал бы голову подлецу Харбансу! Он чувствовал полную беспомощность. За последние два-три года все в его семье как-то само собой переменилось, а он даже не заметил этого. Вот хоть бы дочери: вроде бы они и прежние, а близости между ними уже нет, и отчужденность с каждым днем растет. Прежняя близость как-то незаметно улетучилась, а он понял это только сейчас. Кровное родство — самое прочное, поэтому слова, обозначающие кровных родственников: отец, мать, дочь — были прежде, имеются теперь и сохранятся в будущем. Однако есть еще что-то связующее их, и вот это что-то навеки потеряно — неизвестно, где, когда и почему. Изменились их взаимные права и взаимные обязанности. Дочери — они так и остались его дочерьми. Однако, в то время как их ровесницы давно уже обзавелись собственными семьями, Тара и Самира все еще жили с родителями, хотя уже и вырвались из-под их опеки. И никому не ведомо, какие еще склонности появятся у них, которых не было прежде… Не мог же он накричать на дочь или обозвать шлюхой. «Лучше уж головой в петлю», — будет повторять он теперь, зная, однако, что это — заведомая ложь.