– До роковой встречи с кузиной, – тоже подавляя смешок, вставляет Дантеро. – Господин Палт Баль был не просто потаскуном, но изувером тем еще. Было время, даже сам князь, уступая давлению общества, хотел привлечь Блуда к ответственности, но… наш герой откупился.
– Никого не забыл, – добавляет Бун. – Осыпал золотом даже распоследних потаскушек, которых превратил в калек.
В моем воображении образ недалекого изверга-садиста сразу сменяется пострадавшим от женского коварства грешником, льющим слезы в темноте и ненавидящим весь мир.
– Это то, о чем я думаю? – Черт, мне и смешно, и жалко его, этого чертового Блуда.
– Не знаю, милая Лео, – говорит Дантеро, – о чем ты думаешь, но всё гораздо хуже.
– Она что, ему хер отрезала? – Моему изумлению нет передела.
– Под корень. Вместе с яичками.
– Боже, какой ужас!..
Бун, откашлявшись, нарочито невозмутимым голосом говорит:
– Теперь моему подопечному – а я обещал его преждевременно почившему батюшке Павлу, моему компаньону и другу, присмотреть за ним, – приходится писать сидя. Прощу прощения, Лео, за столь интимные подробности.
Дантеро сидит какое-то время прямой, как палка, потом не выдерживает и разражается смехом. А мне вот не смешно ни капельки.
– Простите, не сдержался, – говорит он, смахивая выступившую слезу.
– И чего ты ржешь?! – осаживаю его. В дело вступает клятая женская сострадательность. Таковы бабы – готовы жалеть любого. Даже такого ублюдка, каким является Блуд.
– Согласен, – поддерживает вампир. – Стыдись, Дантеро. Это трагедия для любого мужчины. Как представлю себе…
– Всё, всё, не буду. Еще раз извиняюсь. Писать сидя… это пытка похлеще дыбы.
– Что верно, то верно.
И тут уже оба начинают хохотать.
Тем временем мы минуем леса с полями и въезжаем в полосу пустынной местности. Всюду налет темно-серой пыли, убогие бревенчатые постройки, развалины, груды камней и бытовых отходов вдоль извилистой поколоченной дороги, мрачные конники с пиками, похожие на ландскнехтов вояки с аркебузами и мушкетами. Горят костры, вокруг них сидят люди, что-то варится на подвешенных котелках. Замечаю несколько бомбард[1] на возвышениях.
Даже с трущобами Пагорга контраст так силен, что мне прям тоскливо становится.
– Это и есть каменоломни? – спрашиваю.
– Нет, это предместье, – отвечает Бун. – Карьеры в стороне, ниже. А дальше будет усадьба.
– Мрачненько.
Вскоре показывается и хозяйский замок – унылая серая башня с обломанной верхушкой, словно в нее ударила молния. Может, так оно и было, кто знает. С одной стороны к башне беспорядочно цепляются постройки самых разных форм и размеров. С другой – круча. Внизу пенится Паг. Позади замка тесной массой тянутся вниз, к реке, каменные бараки. Из печных труб вьются дымки.
Замок огорожен грубой кованной решеткой, во дворе – запущенные дебри кустов, телеги, карета без колес, треснувшие или закопченные пушки самого разного калибра, украшенные рваньем засохшие деревья и вездесущий мусор.
У ворот – пара сонных стражников. Один, с аркебузой на плече, глядит на подъезжающий рыдван, приложив ладонь козырьком, хотя денек пасмурный, другой сидит, прислонясь к будке и отрешенно ковыряя в зубах тростинкой.
– И это всё – владения одного из самых богатых и влиятельных людей в княжестве? – изумляюсь я.
– Представь себе, – лаконично отвечает Бун.
– Так было всегда?
– До роковой ночи было чуть… э… жизнерадостней. Но изменения не сказать, чтобы большие. Скорее, здесь было оживленнее, что ли.
– Депрессуха. У меня одной чувство, что я вляпываюсь во что-то гадкое?
– Не волнуйся, всё будет хорошо.
Стража едва обращает на нас внимание. Если честно, то мне показалось, что оба слегка не своем уме. Аркебузир бросает: «ага», и продолжает как ни в чем не бывало наблюдать за окрестностями, точно из-за горизонта должны вот-вот показаться полчища печенегов с кривыми саблями наперевес.
Старый дядя с печатью горя на обвислой физиономии, в изрядно поношенной ливрее с засаленным воротником, со свечой в железном подсвечнике, сухо кланяется и молча идет прочь. Бун кивком предлагает следовать за дворецким.
Внутреннее убранство оценить по достоинству вряд ли возможно из-за темени, но предполагаю, что оно мало чем отличается от виденного снаружи. И воняет. Не то падалью, не то тухляком. Откуда-то сверху доносится не то молитва, не то заунывное пение, тренькают струны, прерываемые взрывным хриповатым смехом. Слышится также женский голос, часто недовольный.
Поднимаемся, проходим в библиотеку. Несколько кресел с обтруханной тканью на подлокотниках, массивный стол с письменными принадлежностями, свитками и обтрепанными томами вповалку, чучела животных на стенах, темные портреты в массивных рамах. Отдельно на небольшом круглом столе лежат астрономические инструменты – увесистая подзорная труба, хитрая штука, кажется, именуемая секстантом, золотой диск со стрелочками – астролябия, если не ошибаюсь. За стеклянными дверьми – балкончик.
Вертлявый взъерошенный мужичок в жутко грязном балахоне вскакивает, как чертяка из табакерки, судорожно приглаживает немытые волосы, и, вылупившись на меня так, словно я пугало огородное, шепелявит щербатым ртом:
– Приветствую вас, дорогие гости, приветствую! Прошу садиться, прошу! Вина? Напитков? Вальдор! Ва-альдор! Вот же пень глухой… А, вот и он! Вина гостям и поживее! Поживее, поживее, старый! Прошу, прошу! Признаться, заждался уже. О, где мои манеры? Покорнейше прошу простить! Меня звать Герхард Рейшо, верный слуга его светлости. Надеюсь, вы извините его – он слегка приболел. Позвольте вашу ручку, милостивая госпожа!
Опять ручку. Делать нечего, позволяю. Герхард, забавно шаркая каблуками по пыльному полу, касается протянутой руки. Его сухие горячие губы липнут к тыльной стороне ладони и меня такое ощущение, будто на руку упал паук. Выдергиваю руку, а он выпрямляется, лыбясь во всю свою поганую пасть.
Присаживаемся. Ждем Вальдора, неловко молча. Наконец, дворецкий, волоча негнущуюся ногу, ставит поднос на стол и уходит.
– Ну что? – всплескивает руками алхимик. – Выпьем за встречу?
– Спасибо, не надо, – говорю.
– С вашего позволения, тоже откажусь, – говорит Дантеро.
– Но вино-то…
– Давайте к делу, – грубовато прерывает его Бун.
– К делу? Вы куда-то торопитесь?
– Можно и так сказать. Я человек занятой, как и мои спутники.
– Хорошо, хорошо! Только налью себе, секундочку. – Рейшо наливает в бокал почти до краев и залихватски опрокидывает пойло внутрь, рыгнув, как заправский алкаш. – Ох и хорошо! Ну так, значит, дело…
– Так, постойте! – перебиваю.
– В чем дело, Лео? – спрашивает Бун.
– Мы тут вообще зачем?
– Как это «зачем»?
– Где Лис?
– Лис? – хлопает глазами Рейшо.
– Ну Георг? Данте, ты что молчишь? О твоем родственнике идет речь, или о ком?
Дантеро встряхивается, словно просыпаясь, и соглашается:
– Да, что это я? Конечно, сначала мы хотим убедиться, что с дядюшкой всё в порядке.
Рейшо мнется, наливает еще, но я выхватываю у него бокал, выхожу на балкончик и выливаю вино на улицу. Хитрость, чтобы оценить возможности к отступлению. Как любил говорить мой батяня: «в любой спорной ситуации, доча, первым делом наметь пути отступления». Эх, сюда бы его! Мы бы с ним быстро разобрались с дурным скопцом и его прихвостнем. Как же мне не хватает этого противного словечка: «доча»! Папа, папочка…
Но через балкончик не получится – высоко, и речка порожистая. Можно кости переломать. Если и прорываться, то через строй врагов, другого пути пока не вижу.
Возвращаюсь. Рейшо недоуменно пялится.
– Приведи сюда Георга, – требую я. – Ханки нажраться успеешь.
– Однако! – больше изумленно, нежели рассерженно говорит Рейшо. – Какая вы…
– Поддерживаю! – хмурится Дантеро.
– В самом деле, Герхард, – укоряет его Бун. – В чем проблема?
Рейшо пару секунд раздумывает, потом говорит:
– Господин Георг в данный момент услаждает слух хозяина пением и я бы не рекомендовал вмешиваться.
– Веди сюда Георга, мозгляк, или ты у меня запоешь! – закипаю я.
Дантеро берет мою руку.
– Успокойся, Лео! Не злись, сейчас всё разрешится. Так ведь, господин Рейшо?
– Однако!
– Рейшо, не тяни, ради Таба, – со слышимым раздражением в голосе говорит Бун.
– Хорошо, я попробую. Только ради вас, господин Илио, только ради вас.
– Вот и хорошо, я жду.