Тишина.
– Ну, что молчишь?
– Нет, не был.
– Что, даже не целовался никогда?
– Не, целовался, приходилось.
– Но не с той, так?
Вздох.
– Была хоть на примете подруга? Только не говори, пожалуйста, что это я.
– Была. И есть.
– Да? И кто это, можно узнать?
– Я с ней вообще-то почти не знаком.
– Я ее знаю?
– Да.
Приподнимаюсь на локте.
– Ну не тяни, признавайся. Кто она?
– Твоя служанка, Сандра.
– Ух ты! – невольно восклицаю я. – Хороший у тебя вкус. Сандра настоящее сокровище.
– Полностью согласен, – еще раз вздыхает Петур.
Блин, мне даже взгрустнулось. Надо же так вляпаться. И Петура жалко – у него вся жизнь впереди. Они бы с Сандрой стали хорошей парой.
– Не горюй, Петька, надейся на лучшее. Если выберемся, обещаю, познакомлю вас поближе.
– Очень на это надеюсь, Лео.
На этом наш разговор заканчивается. Несмотря на мягко говоря совсем не комфортные условия, голод и жажду, я засыпаю. Не знаю, сколько я спала, только будит меня всё тот же Блуд. И чего в его тыкве творится? Еще недавно он боялся меня, или того, кого во мне видел, то вдруг разъярился не шутку. Прилепился к прутьям, и вытянув ко мне руки, снова голосит во всю мощь своей луженой глотки. Перекошенная ненавистью морда, слюни летят во все стороны. С такими способностями к вокализам ему бы в грайндкорщики[1]. Такой талант пропадает!
– Да чтоб ты провалился, недоумок! – злюсь я. – И так в говне по уши, так еще поспать не дают. Ну и что ты вопишь, милый мой? Ну что тебе, сиську дать? Или в рожу?
Блуд не успокаивается. Через несколько минут я понимаю, что больше так не выдержу. Прицеливаюсь, и стараясь не попасть под его загребущие ручищи, провожу молниеносный тычок ему в нос. Блуд сразу же замолкает, отползает, трогает нос, смотрит на кровь с недоумением.
– Бедняга, тебе совсем мозги отшибло, да? – не зная зачем, спрашиваю я. Блуд молчит. – Слушай, если хоть капля разума в тебе осталась, давай условимся – ты молчишь, а в ответ не будешь по носу получать. Идет?
Всё равно что с обезьяной разговаривать. Тем не менее он затихает, скрывается в дальнем углу. В темноте горят его глаза.
Какое-то время спустя раздается знакомый скрип и к нам спускается Штайн. Идет так, словно вокруг какашки. Он хоть и молодой малый, но повадки у него стариковские. Длинные тонкие пальчики, измазанные в чернилах и химикатах, в районе груди теребонькают что-то воображаемое, шея вытянута, голова дергается будто бы сама по себе. Он смотрит на нас, как на диковинок, икает, собирается было уходить, но натыкается на кувшин, оставленный надсмотрщиком. Кувшин опрокидывается, вода вытекает, Штайн поскальзывается и попой садится прямо на кувшин. Итог – еще одна расколоченная посудина.
Вид у Штайна странный. Сидит в луже, глядит на меня, никаких эмоций.
– Ну что же ты такой раззява, миленький мой? – спрашиваю его.
Штайн поднимается. Является надсмотрщик. Видит черепки оставшиеся от нового кувшина. Оборачивается ко мне.
– Т-ты разбила еще один кэ-кэ-кэ…
– Это не я его разбила, – отвечаю я, не дожидаясь, когда он закончит предложение. – Это Штайн на него наткнулся. Все претензии к нему.
Надсмотрщик хмурится сильнее, и упрямо повторяет:
– Т-ты ра-разбила кэ-кэ-кэ-к-кувшин. Опять.
– Это я, – говорит, дергаясь и смотря куда-то в сторону, Штайн.
– Что?
– Я разбил. Прости, Коноум.
– З-зачем?
– Я случайно. Прости, Коноум.
– У т-тебя зад мокрый.
– Я упал на кувшин и разбил его. Прости, Коноум.
– А она, – Коноум обиженно тычет в меня, – ра-разбила кувшин с-с-специально!
Разговор двух дебилов, вот как это можно охарактеризовать.
– Прослушай, Штайн! – вмешиваюсь я. – Ты чего сюда приперся-то? Посмотреть, а не сдохли мы тут, случайно? Видишь вот этот черепок? Смотри, какой острый! – Я показываю ему один валявшихся на полу осколков. – Видишь?
– Да, Лео, вижу.
– Вот скажи Илио Буну, а также Генри Рейшо, что я вскрою себе вены и плакали ваши… что вы там затеваете? Короче, ты понял. Пусть идут сюда, побазарим с глазу на глаз. Но сначала распорядись принести воды всем нам, включая Блуда, и пожрать, тоже всем, да повкуснее. Уяснил? Все иди, и заику с собой прихвати.
– Она пэ-пэ-пэ…
– Идите нахрен! – кричу я и швыряю в них остатки кувшина. Коноум со Штайном испугавшись, отскакивают. В них летят все кусочки, кроме острого. Пойдет в качестве ножичка. Спрячу. И как я сразу не догадалась? Вот дуреха! А тот осколок, чем я грозилась порезать себя, демонстративно держу у запястья. Штайн, икнув, дернувшись, содрогнувшись, повращав зенками, удаляется, следом Коноум. Коний ум. Недоумок-заика.
Ненавижу тюремщиков. Ничего, придет ваше время, придет.
То ли угроза подействовала, то ли совесть проснулась, но заказ был выполнен. Коноум, бубня, мыча, кряхтя и заикаясь, осчастливливает нас водицей и доброй порцией бобов в томатном соусе с кусочками мяса. И лепешками в придачу. Лепешки выполняют роль ложки и вилки.
Наедаемся, валимся отдыхать. Даже Блуд не брезгует трапезой. А чего там брезговать? Снедь не сравнима, конечно, с паштетами, телячьими вырезками и медовыми грушами во время пира у барона, но заморить червячка в самый раз.
Не забываю покрошить хлеба моей крысе. Она уже не раз высовывала свою хитрую мордочку из норы и глядела на меня вопросительно: «где жратва, хозяюшка?». Крыса не заставляет себя ждать, выползает, останавливается неподалеку, шевелит усами.
– Ешь, ешь, не трону, – говорю я ей. – И деткам своим прихвати. У тебя же есть детки? Кушать наверняка хотят.
Глубокой ночью (может и нет, но мне почему-то так кажется), среди мертвой тишины вдруг слышу голос:
– За что?
Вскакиваю, вижу Блуда. Он сидит в позе лотоса, глядит на меня печально.
– Почему ты так со мной обошлась, Бета? – спрашивает он. Голос низкий, глубокий, бархатистый. Это так меня пугает, что аж сердечко заходится. Не вопли и сумасбродства, а внезапное преображение.
– Я ведь так любил тебя, Бета, – продолжает он. – Я на всё был готов ради тебя. Сложить у твоих ног весь мир. Ты была моей звездой, лучом света во тьме. Ведь как я жил? Как живу? Как животное. С тобой, и только с тобой, Бета, я впервые почувствовал себя человеком. Я любил тебя со всей нежностью, на какую только был способен. Я наплевал на всё, попрал закон, предписывавший карать тебя, как прелюбодейку и преступницу. За что? За что, Бета? Разве я позволил себе хоть раз обидеть тебя? Разве я хоть раз поднял на тебя руку? За что?
– Да я не… – начинаю мямлить я, но Блуд так же внезапно отворачивается, ложится, сжавшись в комок.
Вот так и лежу, обуреваемая чувствами. Кто ты такой, Палт Баль? С тобой произошло? И кем она была, та роковая женщина, на которую, волею судьбы, я так похожа?
Тянутся долгие часы заключения. Роются мысли в голове – прошлое, настоящее, будущее. Бабка, мама, папа, сестричка Верка, Антоха, лощенный и холенный демиург, Лис, красавчик Дантеро со своими неумелыми поцелуями, Илио Бун, скрывающий изуродованное лицо за безликой маской, князь Эгельберт… Я то забываюсь тревожным чутким сном, то сижу как в трансе.
Опять скрипит дверь. Чья-то рука берет факел, свет бьет в глаза.
– Приветствую тебя, дражайшая моя гостья! – слышу мерзкий голос Герхарда Рейшо. – Прошу прощения за то, что вынужден держать такой блистательный цветочек, коим ты, о Лео, являешься, в столь ужасных условиях, но, помня о твоих исключительных способностях, некоторые меры предосторожности никак не помешают. Так ведь, друзья?
Заслоняюсь от света. Алхимик явился не один. Вижу за ним Штайна, а также…
Нет. Нет!
И ты?..
__________
[1] Грайндкор (grindcore) – направление в метал-музыке, возникшее на основе трэша и панка. Как правило характеризуется крайне экстремальным пением.
Глава 21. Грянет вой
Доктор Менгеле… простите, алхимик Герхард Рейшо, явно тяготясь возложенной на него обязанностью что-то там объяснять обреченной на заклание девице, уныло и витиевато резонерствует, его прохиндей-помощник Штайн изучает потолок, перебирая крючковатыми пальцами самому богу известно что, и изредка с удовольствием подрагивая, а я остолбенело гляжу на третьего товарища, соизволившего явиться пред мои светлы очи.
На Дантеро. Негодник, следя за своими новоприобретенными (или нет?) напарниками, дает мне какие-то знаки. Шею чешет, глаз трёт, воротник теребит.
Но я ничего не вижу.
Не слышу.
Не понимаю.
Сколько я ни уговаривала себя не поддаваться эмоциям, тут выдержка изменяет мне.