Между тем, шум всё ближе – поняли, что я в сарае прячусь.
Уже не знаю, куда и деваться. Придерживаясь тени, дохожу до моста, перегибаюсь через парапет. Под мостом есть темное место, где сидят какие-то темные личности в лохмотьях. Деваться некуда, пока меня не просекли, прыгаю туда, забиваюсь под свод, сворачиваюсь калачиком. Буду сидеть, пока не стемнеет. Может, ночью что и обломится. Днем – не вариант. Днем каждая собака норовит тебя сцапать.
Нищие, что удивительно, не обращают на меня никакого внимания.
Наверху народ еще долго плутает, но сунуться под мост никто не догадывается, слава богу. В конце концов решают, что я опять упорхнула и с проклятиями расходятся.
Едва стихает, я выбираюсь из темноты, встаю у самой воды, потягиваюсь. По реке плывет лодка, в ней двое – на веслах хмурый старик, другой конопатый рыжеватый детина стоит в полный рост, держит в руке рыбу и таращится на меня.
– Чего? – спрашиваю я, он в ответ глупо лыбится и трясет рыбой. – Не поняла? Тебе чего надо, болезный?
И тут я замечаю, что тесемки на груди расшнуровались и мои сиськи чуть ли не вывалились наружу.
– Ё-моё! – смущенно бурчу, спешно завязывая тесемки. – Иди нахер! – И показываю конопатому средний палец.
Он тоже показывает мне средний палец и улыбка его становится еще шире. Показываю средний палец левой – в ответ детина сует свой в рот и протягивает мне рыбу.
– Ты на что намекаешь, обезьяна? – тут же свирепею я.
Конопатый вынимает палец изо рта и снова демонстрирует мне. Я хватаю первый попавшийся камень и кидаю в негодника. В яблочко, вернее в лобешник.
– Своды нам, а воды вам, затон под мостом свету нету[1], – с коварной ухмылкой вспоминаю ту очаровательную белиберду, которую бабка заставляла меня читать ей в последнее время.
Парень роняет рыбу и сваливается в воду. Что интересно, хмурый старикашка продолжает работать веслами, не обращая никакого внимания ни на меня, ни на барахтающегося сына. Или внука – поди разбери. Плавать сынок, судя по всему, не умеет – судорожно цепляется за весло, что почему-то злит батьку. Выкрикнув что-то несуразное, батька хватает нерадивого отпрыска по темени, и лишь потом милостиво протягивает ему весло. Шутник-сынуля не без труда влезает в лодку и далее, понурив голову и потирая лоб, слушает окончательно разъярившегося батьку.
– Вот же идиоты, честное слово! – резюмирую я и добавляю уже про себя: – Наверное, тут fuck означает нечто иное. Надо бы поаккуратней, а то не так поймут.
Лодка уплывает, а я замечаю еще одного любителя женской красоты. Грязный мужик в лохмотьях сидит на кортах у воды и щерится на меня единственным зубом. Подле него куча тряпья.
– Папаша! – обращаюсь к нему, повинуясь внезапно возникшей мысли. – Что там у тебя? Мне бы приодеться во что-нибудь незаметное.
– Да бери, не жалко! – отвечает он. – Есть всё!
– И вши тоже?
– Что? Не-не, вшей нет!
– Так я тебе и поверила!
– Нет, нет – чистая одёжа, чистая. Бери, родимая, не бойся! А ежели заведутся – то ты натрись чесночком или луком, а можно смешать с песком и до красноты, чтоб шкура аж горела – тоже помогает, а еще высуши назём и чтобы чуток на огне подержать – это средство…
– Что такое назём?
– Навоз, солома.
– Ух ты!
– А как же!
– Да ты прямо доктор Айболит.
– Кто?
– Никто. Спасибо, говорю, – благодарю его.
– Да что там! – отвечает он. – Своим ничего не жалко.
«Своим? – опешиваю я. – Это что же, я уже и нищебродка? Да, докатилась ты, подруженька, докатилась. А всё из-за мужиков, всё из-за них, подлецов…»
В его тухлой куче нахожу нечто вроде плаща и широкополую шляпу. Все основательно грязное и дырявое, но сойдет. И башмаки. Великоваты, конечно, и твердые, как колодки, но что-то босиком надоело шлепать. Осматриваю придирчиво, трясу, вздыхаю – не Дольче и Габбана, это точно. Вымываю ноги в реке – на них больно смотреть, никогда такой чумичкой не была.
Прикинусь нищенкой, закроюсь шляпой, поброжу.
Напяливаю это подгнившее одеяние прямо поверх моего обмызганного платьишка, моля, чтобы вши не завелись, и, согнувшись в три погибели, старательно ковыляя и приохивая, выползаю на разведку.
Рынок как рынок, ничего особенного. Такие и в мое время можно встретить. Деревянные лотки с разнообразным товаром, начиная от сочных кусманов мяса, дичи и морепродуктов, кончая всяческим никому не нужным барахлом, включая ржавые подковы и треснувшие кувшины. Вот только тут что лавочники, что покупатели уж больно деловые – спорят, ругаются, торгуются, подкалывают друг друга. Шум, гам, облезлые собаки, уличные музыканты со скрипками и дудками, зазывалы, стражники с унылыми сальными лицами, повозки, куры и гуси в клетках, и всё это в раскисшей до мелкого хлюпова грязи. Короче, барахолка с эстетикой средневековья. Вокруг мелкие питейные заведения – таверны, так кажется, правильней, – бордели, кузничные и магазинчики.