Здесь ты, Настюха, сама. Работай кулаками и умом. Нет, наоборот – лучше все-таки умом, а кулаками только когда иного выхода нет.
И тут, наконец, высматриваю в толпе подходящего юношу. Всё как надо: с меня ростом, худоват правда, но главное что в штанах до колен. Правда болотного цвета, но сойдет, ничего. Дополняют образ белая рубашка, алый галстук, затейливо повязанный на шее, коричневая жилетка с вышивкой, кожаные штиблеты[3], рапира и черный бархатный берет, правда без пера, ну да ладно. Перо не проблема, найдется.
И еще на поясе, кроме рапиры, кошель. Мажор-идеалист решивший, видимо, поискать приключений.
– Беру, – потираю я руки, следуя за ним. – Заверните мне, только без мальчика, пожалуйста.
___________
[1] Д. Джойс, «На помине Финнеганов», кн. 1, гл. 1, «Смерть от падения» (перевод А. Рене).
[2] Ландскнехты – немецкие наемники эпохи Возрождения. Славились чрезвычайно украшенной и вызывающей одеждой.
[3] Кожаные штиблеты – в данном случае: обувь из сукна, полотна или кожи на пуговицах сбоку, плотно облегающая ногу и доходящая до колена. Изначально штиблетами звались кожаные или суконные гамаши.
Глава 4. Зови меня Лео
– Господин, подайте грошик несчастной калеке, – канючу я, шлепая за жертвой, – смилуйтесь, господин, не ела три дня... И детишки голодные...
Насчёт детишек, конечно, загнула. Что называется, вошла в роль. Но ради дела на что только не пойдешь. Парнишка, стараясь не оборачиваться, говорит сквозь зубы:
– Отстань! Иди отсюда! Отстань, говорю!
Когда мы равняемся с заветным закоулком, я бесцеремонно хватаю его за штанину, придерживая, чтоб не убёг ненароком. Одновременно озираюсь – никого. Только я его собираюсь скрутить, как негодник достает из спрятанной под мышкой кобуры маленький кинжал. Точнее, стилет[1]. Взмахивает им, наивно полагая, что я испугаюсь. Кто-нибудь другой, может, дал бы деру, но не я. Наоборот, такие штучки мне нужны. Люблю кинжальчики, заточки, финки, все такое. У меня дома даже небольшая коллекция есть. Все, с кем я дружу – а это на девяносто процентов парни – знают, что лучший подарок Настьке – это какой-нибудь красивенький ножичек.
Выпрямляюсь, перехватываю руку с оружием, заламываю, и, затыкая рот парню, чтоб не поднял лишнего шума, тащу на место преступления, еще разок посмотрев, всё ли чисто. Обращаю внимание на менестреля, вальяжно шатающегося поблизости и распевающего скабрезные частушки, но он вроде как не просек, так что продолжим.
Припечатываю несчастного к стене, скидываю шляпу, приставляю стилетик к горлу. От изумления и страха у малого глаза чуть из орбит не лезут.
– Вижу, признал, – говорю ему. – Да, это я, рыжая бестия. Надеюсь, ты понимаешь, что надо соблюдать тишину?
Парнишка трясется, как осиновый лист.
– Кивни что ли, а то непонятно, дошло до тебя или нет.
Судорожно кивает. Ну, прямо как маленький мальчик, сейчас штанишки намочит.
– Если будешь делать всё, что скажу – уйдешь цел и здоров, понял? Скажи: понял.
– Понял, – лопочет он.
– Отлично. Теперь давай, раздевайся.
– Че… чего?
– Я тебя граблю, «чего»! Мне одежда твоя нужна. Вся, вплоть до трусов. Дошло? И пошевеливайся, время идет. А то зарежу. Чик под лопатку! Знаешь, как больно? Так что, сладенький, слушайся меня и выполняй требование. Одежду ложи вот на бочку. И кошель туда же. О! Точно! Деньги на бочку, ха-ха! Да не волнуйся ты так, маменька с папенькой тебе новые купят.
Парень оказывается каким-то квелым. Пришлось отвесить пару оплеух, чтобы не дай бог в обморок не упал. Подействовало. Когда стянул рубашку, обнажились кожа да кости.
– Ой, а что ты такой хлюпик? – не выдерживаю я. – У тебя тело, дружочек, как у моей сестренки. Ух ты бедненький мой! Ты продолжай, продолжай – добрая тетя не обидит.
Пока он раздевается, я быстренько стаскиваю с себя нищенское хламье, затем и платье. Обращаю внимание на панталоны. С кружевами и – о боже, какой кошмар! – с разрезом в интересном месте, чтобы посикать не снимая. Более убогое нижнее белье трудно вообразить. Интересно, кто меня, бесчувственную, переодевал в казематах? Неужто стражники? Небось облапали всю. Бррр! От одной только мысли дурно становится. К черту панталоны! Снимаю и остаюсь пред жертвой в чем мать родила. Реакция парня, конечно, забавляет. Он вытягивается так, словно узрел чудовище, жмурится, и бормочет молитву. Набор слов, что-то о каком-то Табе, о черноокой Уйнне, что укажет путь. Не могу удержаться, чтоб не постебать напоследок мальчика.