Самое главное – так происходит каждую ночь.
Не без труда выныриваю из этого многоголосого омута. Сосредоточение плохо именно тем, что так и норовит увлечь тебя с концами. Особенно, когда речь идет о такой сильной эмоции, как страх. За чужими бедами всегда интересно наблюдать.
Чтобы «отрезветь» окончательно, бью себя по щекам.
– Что такое, Лео? – спрашивает Чош, напряженно вглядываясь в темноту кривых деревенских улочек. – Что учуяла?
– Что-то тут нечисто, – говорю я. – Люди прячутся, ждут кого-то.
– Кого, как думаешь?
– Если бы я знала…
– Предлагаю спрятаться и понаблюдать.
– Принюхайся, Чехонте, – предлагаю я.
Чош водит носом и пожимает плечами.
– Ничего особенно, Лео, – говорит он. – Сено, навоз. Самые обычные запахи.
– Тут полным-полно оберегов, – проясняю я. – Либо народ по-привычке отгоняет нечисть, либо старается, чтобы их не почуяли. Не могу сказать с уверенностью, но людям жарко. Они отчего-то укутались одеялами, полагаю, многие зарылись в стога с сеном. Они ждут кого-то, у кого отменный нюх, хотя я могу и ошибаться. И этот кто-то, милый мой Чехонте, будет пострашнее поверженного нами медведя-вурдалака.
– Обойти стороной? – по привычке предлагает Пегий.
– На этот раз я бы согласилась, – говорю я. – Но мы не знаем с кем, или с чем имеем дело. Надо затаиться. Только по ветру, чтобы ветер не донес до этой нюхастой нечисти наши запахи.
– Да, ветер дует нам в спину, – говорит Чош.
– Перебежим дорогу и скроемся вон в той чаще, – показываю я на лесок, вплотную подходящий к лесу. – Оттуда и обзор лучше.
– Добро, – соглашается Чош. – Двигаем.
Но едва мы выходим из леса, как вдруг до нас доносится…
Пение.
– А не спеть ли мне песню?! – отчаянно фальшивя, тянет, по-видимому подзагулявший селянин – соответствующее амбре уже коснулось моего сверхосязания. – О любви! Не порадовать ли забаву? Любушке любой от сердца стихи! Да вот жаль – я ей не по-нраву!
Если честно, я аж испугалась. Не сколько из-за неожиданного появления местного пьяницы, сколько из-за невероятной схожести первых слов, а также мелодии с известным в моем прошлом мире хитом группы «Чиж и компания».
Перефразируя известную фразу – миры тесны.
Глава 31. Тать из башни, что курится перхим дымом
О любви поет маленький мужичок в меховой, несмотря на теплую погоду, шапке-ушанке с торчащими во все стороны ушами, в драной жилетке на голое и очень тощее тело, что вкупе с неухоженной бородой придает ему весьма комичный вид. Бывалый алкоголик, бездельник и весельчак, думаю я, глядя на то, как он останавливается посреди улицы, и отсалютовав кому-то невидимому (может, луне?), сует в рот длинную тонкую трубку, после чего долго и старательно раскуривает ее, пошатываясь и подпевая про забаву, коей он – вот беда! – не по-нраву.
– Схватим его и расспросим, что к чему? – предлагает Чош.
– Давай, – соглашаюсь я.
Чош с Пегим выскакивают из зарослей и зажав мужичку рот, уносят обратно.
– Ты кто? – интересуемся мы.
– Куй, – отвечает он, снимает шапку и кланяется так, что чуть не падает. – Куёк! Прокукуй мне судьбу, Куёк! Раскупорь-ка первачок, да раскумарь-ка курева! Накукуй мне милого, куманек Куёчек! А вот и прокукую, милка моя! И накукую милого, любушка! Ибо вот он я – Куеван Одитыц Галаполь, седьмой сын, девятый внук, брат, сват, кум, отец, пупец непутевый, туп неуёмный, плевый, мелкий, флявый, балявый, паленой бражкой охмеленный, соломой отбеленный, благой, святой, плохой, дурной, а также баламут, балагур, бормотун, гоготун да добротных титек… э… мять. Да – титьки надо мять и лобзать, я бы даже сказал – муслякать, вот так. До седьмого коленца ку-ку-ку, до…
– Так, ну-ка заткнись! – рычу я на него, но Куй – если его действительно так зовут, будто и не слышит, продолжая свое:
– До крошева, всю судьбинушку! Недаром я Куёк-кулёк, Куёк-царёк, в кусты деваху завлек, конфетой отвлёк, хоп! получился малёк! Куй-малюй, кукуй, милуй, целуй меня, забавушка! Куюшка-гадатель – вон он я!
– Да чтоб тебя!
Куй на минутку утихает, чтобы затянуться, но я не выдерживаю и вырываю у него трубку.
– С тобой всё в порядке, Куёк-кулёк? – начиная терять терпение, спрашиваю я. – Ты слышишь меня?
– А как же не слышать! – говорит он, улыбаясь ртом с единственным уцелевшим зубом, да и тем кривым. – Как не слышать ветер воющий, как не слышать птиц поющих, парящих! Куй-куманек, Куючка-зайчок, серенький бочок…
Влепляю ему пощечину – бесполезно, потер щеку и продолжает как ни в чем не бывало: