Остаюсь одна в коридоре. Стены отделаны панелями из красного дерева, на полу ворсистый палас, картины с пейзажиками, дворцами и портретами дам, и повсюду на полках, комодах филигранные подсвечники.
Из двери напротив высовывается миловидное белокудрое личико.
– Здравствуйте, – говорит девушка, глядя на меня со смесью страха и интереса.
– Привет, – отвечаю.
– А вы та… – голосок ее осекается и девушка смущенно опускает глаза.
– Ты хотела сказать, та ли я ведьма, которая дубасила стражников на площади? Нет, это не я. Нас путают, знаешь ли.
Следует разочарованный вздох.
– Меня зовут Лео, ты наверное уже слышала, – говорю ей.
– Да, слышала, – говорит девушка. – Я – Сандра.
– Сколько же тебе лет, Сандра?
Вопрос почему-то перепугал ее. Она на минуту скрывается за дверью, но любопытство пересилило и она снова показывается.
– Не знаю.
– Как «не знаю»?
– Я уже взрослая. Наверное.
– Ничего себе! Да тебе лет семнадцать от силы.
– Ой! – пищит Сандра и дверь захлопывается окончательно.
Это выплыла Лизэ, чтоб ей пусто было. Маман изображает радушие.
– Ну что, – спрашиваю, – разобрались?
– Вполне, милочка, вполне.
– Мне бы покушать. – И правда, только сейчас осознаю, что не ела уже, наверное, целую вечность.
– Сейчас, милочка. Георг, дорогой, распорядись, пожалуйста! А мы уединимся. Тебе, Лео, и правда надо приодеться чуть иначе. Ну не стой столбом, Георг! Кому сказала!
Георг? Вот как его зовут? Однако, как супружница (которая бывшая, вроде) помыкает бедолагой! Прямо как бабка покойным дедом. Тоже литературоведом, кстати.
– Сию минуту, лапуля! – отвечает Лис и убегает.
– Пойдем, – заманивает меня Лизэ, – пойдем, не бойся!
– Да я и не боюсь, – отвечаю я, немного сбитая с толку этой внезапной переменой настроения. – А если боюсь, то у меня дурная привычка пускать в ход кулаки.
– Это мы уже заметили, милочка. Хи-хи…
В будуаре мадам Лизэ находится, как заметила бы моя премудрая бабка, «мебель бесспорно gourmande et authentique»[1]: кушетка, маникюрный столик с зеркалом, шкаф, сундучок в углу, тяжелые синие портьеры на окне, кованные подсвечники. Всё такое резное, с узорчиками. На мой взгляд, несколько тяжеловесно.
Маникюрный столик уставлен вазочками, пудреницами в виде ракушек, бутылочками, духами, розовой водой, щеточками, ложечками всех цветов и расцветок.
– Ух ты, сколько же у вас всего! – невольно вырывается у меня, при взгляде на это причудливое богатство.
– Кое что осталось с былых времен, – вздыхает Лизэ. – Вот благовония гаратские, ароматические масла оттуда же, притирания, мази, духи с Этнойи, а вот розовая вода с Дукгора… ой, ну много всего, много. Я-то не такая уж и любительница, да возраст не тот, хи-хи. Больше девочек готовлю к выходу. Сейчас так трудно достается всё…
– Можно духи понюхать?
– Конечно, конечно! Вот, например эти, – Лизэ протягивает мне миниатюрный флакончик. – Они называются «Цвет невинности». Понюхай! Нет, попробуй! Капни, не стесняйся!
Аромат очень приятный, сладкий, интенсивный. И еще он, не знаю, какое бы слово подобрать… живой что ли? Чувствуется, что это ручная композиция, не то что химия в наши времена.
– Духи от великого Джованни Рэ. Единственные в своем роде.
– Большие деньги стоят? – спрашиваю я, намочив палец и втирая в шею. Однозначно, вещичка стоящая. Так и заблагоухала. Сейчас бы влезть в мини, и на тусу в какой-нибудь ночной клуб. Оттянулась бы на славу! Но вместо этого я тут, в каком-то безвестном клоповнике. Ох, Горацио, Горацио… Дай только добраться до тебя…
Хотя, надо было сперва вымыться, а потом душиться.
– Это был подарок, – отвечает Лизэ с грустью. – От венценосной особы – но это по-секрету, милочка, по-секрету!
«Вот же милфа мохнатая! – думаю, улыбаясь ей. – Цену себе, лярве, набивает?»
– Понимаю, – киваю я. – У нас у всех есть секреты.
– Особенно от мужчин, милочка!
– Особенно от них.
И тут Лизэ притрагивается к моим волосам. И сразу отдергивает руку. На глаза наворачиваются слезы, она отворачивается, стараясь взять себя в руки.
Так, кажется догадываюсь в чем дело.
– Как ее звали? – спрашиваю я, возвращая «Цвет невинности» на место.
– Бета, – отвечает Лизэ надломленным голосом.
– Она умерла?
– Да. Три года тому назад.
– Сколько ей было?
– Двадцати не исполнилось.
– Георг ее отец?
– Да. Он называл ее ласточкой. Очень любил ее, души не чаял.