– Я сама, успокойся.
Георг застывает на полусогнутых.
– Ну, – мямлит он. – О чем ты, дорогуша?
– Я говорю, уже успел приложиться к красному? – хмурится Лизэ.
– Это я так, – оправдывается Лис, возвращаясь на место. – Чтобы горло промочить. Итак, милые дамы, позвольте тост!
– Опять за свое! – закатывает глаза Лизэ.
– И как всегда, – не обращая внимания на жену, продолжает менестрель, – начну с нетленных строчек великого Бернуа Ле Шантрика из Адортура:
Коль не от сердца песнь идет,
Она не стоит ни гроша,
А сердце песни не споет,
Любви не зная совершенной.
Мои кансоны вдохновенны –
Любовью у меня горят
И сердце, и уста, и взгляд.
Готов ручаться наперед:
Не буду, пыл свой заглуша,
Забыв, куда мечта зовет,
Стремиться лишь к награде бренной!
Любви взыскую неизменной,
Любовь страданья укрепят,
Я им, как наслажденью, рад[3].
– Не слушай его, милочка, – кривится Лизэ, – он так и будет пустословить и налегать на вино.
– Я уже слышала его вирши, – усмехаюсь я, разглядывая варево на моей тарелке. – Там, на рынке. Что-то не очень.
– Там, на рынке, – с оскорбленным видом отвечает Лис, – был экспромт. Признаю, очень сырой, но я обязательно доделаю эту балладу, обязательно!
– Что это такое? – спрашиваю я, принюхиваясь к бурой жиже в глубокой тарелке.
– Фасоль, тушеная с кусочками телятины с острым пряным соусом, – отвечает Лис. – Попробуй, очень вкусно.
– А есть что-нибудь… попроще? – стараясь не выдать отвращение, отодвигаю тушеную фасоль. Терпеть не могу фасоль в любом виде. В виде исторической реконструкции тем более. Поправочка – не реконструкции, а пищи authentique, но уж точно не gourmande. Скорее merdique[4].
– Все, что на столе, милочка. Вот жаренные ягнячьи ребрышки со специями, булочки, яйца с петрушкой и мятой, вино. Признаться, я и сама стараюсь не злоупотреблять бобовыми. Ну, ты понимаешь. Хи-хи-хи…
Понимаю, понимаю. Папа называл фасоль, горох, чечевицу дробью. Обожрется вот такого рагу и давай… «Внимание, сейчас будет выстрел дробью! Прячься, кто может!» А если выскакивал партизан, он рыгал и говорил, качая головой: «Вхолостую, сука!»
Фу, блин…
А вот ребрышки пришлись по вкусу. Остренькие. С булочкой и стаканчиком вина очень даже ничего. Вино, кстати, отдавало рыгаловом, но под закусон ничего. Бабка эту червивку оценила бы по-достоинству. Кирнула бы пару стаканчиков, затянулась сигареткой, и давай в сотый раз вспоминать поросшее былью прошлое. «А вот, бывало, Настюша, мы с Элен…»
– Ты хотела поговорить, – возвращает меня в реальность Лис.
– Да так, – пожимаю я плечами. – Просто хотела узнать поподробней о вашем крае. Как ваше королевство зовется?
– Не королевство, милочка, а княжество, – важно отвечает Лизэ. – Правит нами Эгельберт из славного рода Вильгельмитов.
– Долгие года его светлости! – поднимает бокал Лис и незамедлительно опрокидывает внутрь.
– Ой, да что ты говоришь! – язвит Лизэ. – «Долгие года»! Да с таким образом жизни, какой ведет этот сладострастник и пустозвон, о долгих годах можно забыть!
– Но…
– Да замолчи ты! – затыкает его Лизэ и поворачивается ко мне. – Мы в Пагорге, милочка.
– Это же город?
– И княжество тоже.
– Вообще-то, – встревает Лис, – по закону, мы как бы королевство. Состоим в унии с Вууденрохом. Но королю Кортуку нет до нас дела, так что мы сами по себе.
– Как и Эгельберту, – замечает Лизэ.
– Тогда у кого реальная власть?
Лис призадумывается.
– Сложный вопрос, ласточ… прости, дорогуша, прости! Можно твою ручку? – Лизэ милостиво протягивает ему руку и Лис целует ее. – Так о чем это я?
– О сложном вопросе, – говорю.
– Ах, да! Так вот, дело в том, что здесь, в Пагорге, власть – реальная власть, как ты изволила спросить, – поделена между несколькими влиятельными семьями. Это, безусловно, семья благородного Робаша Дагоберта Пратац-Койтургского, не менее достойная семья Теоду ван Пеит-Панноты, семья… вернее, не семья а…
– Шайка, – вставляет Лизэ с презрением.
– Ну зачем ты так…
– А что такого-то?
– Это вы о Блуде? – спрашиваю я.
Лис замирает, дрожащей рукой наливает себе бокал вина, выпивает и отвечает:
– Да, Лео, я о Блуде.
– Опасный человек?
– Очень.
– А Хорац кто такой?
Реакция уже другая. Скорее задумчивая.
– Хорац Черный? Это разбойник, прячущийся в глухих лесах. Тоже пренеприятный тип.