Петур глядит на меня невидящим взглядом, а потом в смятении забивается в дальний угол. Слышу его всхлипы. Ну что за нюня! Мужики такие впечатлительные.
– Петро! – впериваю в него свой самый суровый взгляд, но его не никак пронимает. Да и проймешь тут. Кто я есть? Драная лохушка. – Петенька! – не оставляю попыток достучаться до парнишки. – Ну хватит, соберись! Давай поговорим, мне ведь тоже тошно, не только тебе.
Какое-то время спустя его немного отпускает и он, запинаясь, говорит:
– Там был «кормчий». Он нас… заставил спать. Он умеет.
– Гипноз, что ли?
– Гип… что?
– Ничего. Так, что еще скажешь?
– Помню только его слова, обращенные к тому алхимику. Алхимику господина Блуда.
– И что Бун ему сказал?
– «Кормчий» сказал, что выполнил то, о чем его просили. Теперь черед платить по счетам.
Я мигом свирепею. Беру кувшин и хвать его о решетку. Разлетелся на кусочки.
– Предатель! – рычу я. – Ну он у меня поплатится, сучий потрох! Клянусь, придушу кровопийцу!
Сверху скрипит дверь и подземелье спускается грузный смурной дядька со связкой ключей на поясе. Он по-медвежьи топает, берет факел, светит, подслеповато щурясь.
– Чего уставился? – огрызаюсь я. – Дай воды.
– Ты разбила кэ-кэ-к-кувшин, – гудит он, заикаясь.
– Ничего страшного, принеси новый. И воды налей посвежее.
– Разбила кэ-кэ-кэ-к-кувшин, – повторяет он с тупым выражением лица.
– Новый принеси.
– Ра-разбила кэ-к-кувшин.
– Тебя заело, что ли? Новый принеси.
– Но ты ра-ра-раз… била…
– Достал! Иди отсюда, дурак!
Дядька какое-то время смотрит то на меня, то на Петура, затем, ни слова не говоря, разворачивается и уходит. Еще через пять минут возвращается в новым кувшином воды.
– Ой, спасибо! – говорю я, но ублюдок демонстративно выливает воду на пол. Половину оставляет, но кувшин ставит вне моей досягаемости.
– Вот в-вода, – говорит он и начинает будто задыхаться. Я грешным делом думаю, что у него эпилептический припадок, но это он, оказывается, так смеется. Никогда не видела более уродливого смеха. Повеселившись вволю, надсмотрщик степенно удаляется.
Я сдерживаюсь. Ни к чему ссорится с надсмотрщиком. Лучше я его удавлю, когда освобожусь. Если освобожусь.
Вот же садюга! Дай только добраться до тебя, урод!
Нет, мелькает мысль, эдак я ни к чему хорошему не приду. Надо держать себя в руках. Не давать себе ни раскиснуть, ни ярится бестолку, как пойманной в банку осе. Побеседуем пока с Петуром.
– Эй, Петька! Ты живой там?
– Живой.
– Есть соображения, где мы?
– Скорее всего, в плену у господина Блуда.
– О как! Почему ты так думаешь?
– Ну… как я уже говорил, алхимик Блуда что-то такое говорил…
– Это понятно, дальше.
– Потом, местами помню как нас везли сюда. Мы в подземелье Блуда, Лео.
– Зашибись. Ладно, отдыхай.
Но отдохнуть нам было не дано, потому что тот, кто справа, вдруг начинает орать что есть мочи. Затем он вскакивает. Стоит ко мне спиной, почти голый, в одних лишь рваных портках. Вижу его мускулистое тело. Однако! Еще один здоровяк. Кто, интересно? Не Чош, точно. Скован по рукам и ногам, цепи натянулись, что аж скрипят, а жилы на шее мужика вздулись так, что, кажется, вот-вот лопнут.
Концерт продолжается какое-то время. Я не выдерживаю этот звериный ор, переходящий то в сдавленный хрип, то в булькание, то в нестерпимое завывание, и говорю ему, стараясь перекричать:
– Эй ты! Кончай уже, голова от тебя болит! Разорался, как баба плохая!
Качок так же внезапно осекается и медленно поворачивается ко мне.
– Нет, – выдаю я в полнейшем изумлении. – Не может быть! Ты ли это? Блуд? Какими судьбами, приятель?
Узрев меня Блуд преображается на глазах. Лицо его искажает дичайший ужас, он шарахается, сворачивается клубком, закрывается и…