А еще… еще ей было совсем чуть-чуть, самую капельку стыдно. Как будто Дайм застал ее с Роне… Но ведь он сам этого хочет, правда же? Он не станет ревновать?.. Или станет?..
— Маленькая дурочка, — шепнул Дайм.
А Роне, Хиссов сын, на мгновение оторвался от нее — и вместо его губ низ ее живота накрыла ладонь Дайма.
— Маленькая дурочка, — в тон ему шепнул Роне прямо ей в живот и потерся щекой о руку Дайма, а потом поцеловал ее горящую от смущения и предвкушения кожу.
Шу хотела ответить, что она не маленькая и не дурочка, но не смогла. Из ее горла вырвался невнятный стон, а когда Дайм скользнул ладонью ниже, к самому чувствительному местечку, и следом за его пальцами Шу ощутила язык Роне… о боги…
Последние глупые мысли вылетели из ее головы, оставив лишь расплавляющий жар желания и легкость, сумасшедшую легкость бытия — словно она рождена, чтобы быть здесь, с этими двумя мужчинами, чтобы отдаваться им обоим, брать их и любить их. Свет и тьму…
Лишь на миг она почти вернулась в реальность, когда Роне отодвинулся от нее — ей стало почти больно от того, что его губы больше не ласкают ее, а его пальцы не проникают в нее. Но тут же Дайм накрыл ее собой, поймал ртом недовольный стон — и вошел плавно и глубоко, заполнил ее всю, целиком, так что ей на мгновение показалось, что они стали единым целым — не только телами, но и душами, самой сутью. А потом она кричала от переполняющего ее наслаждения и от ощущения нежного пламени, ласкающего ее… нет, их обоих. Ее и Дайма. Вместе. Они оба принадлежали сейчас Роне, а Роне — им, весь, целиком…
Это было странно до ужаса и удивительно прекрасно, и до сумасшествия ярко, и невозможно отделить себя от него, от них обоих, невозможно не видеть себя их глазами…
Потом. Она подумает об этом потом. Потому что сейчас не существует ничего, кроме их единого, на троих, нереального наслаждения. Яркого, как взошедшее в полночь солнце. Как извержение вулкана. Как ураган.
Этот ураган унес ее куда-то… то ли в Светлые Сады, то ли в Бездну Ургаш, честно говоря, ей было все равно куда. Лишь бы вместе. С ними обоими, Даймом и Роне. Ее тьмой и ее светом. И ей было совершенно все равно, кто из них поднимает ее на руки, а затем укладывает на себя, а кто — ложится рядом, обнимая обоих.
— Я люблю тебя, — донесся до нее чей-то голос сквозь гул крови в ушах, а может быть, сквозь шелест ветвей или шум волн.
Она не поняла, кто это сказал и кому, но это было и неважно. Совершенно неважно. Потому что…
Она не успела додумать эту несомненно важную, но непередаваемо тягучую мысль. Потому что прямо в ухо вонзился отвратительно пронзительный звон, словно на каменный пол упало разом полсотни тарелок.
— Проклятье… чтоб ты сдох… — пробормотал кто-то, лежащий под Шу. Кажется, Роне. И попросил: — Тихо, вас тут нет.
Сама не понимая, как ей это удалось, Шу пошевелилась, выпуская Роне, но оставаясь в объятиях Дайма. И тем более не понимая, как это удается Дайму, влила свои потоки в поставленный им щит. Наверное, непроницаемый с другой стороны, ей-то все было отлично видно.
Медные кастрюли продолжали надрываться, но Роне не особо торопился. То есть, наверное, торопился, но все равно ему пришлось не только одеться, но и каким-то непостижимым образом изменить эмоциональный фон. Словно он поверх счастья и неги накинул плащ, сотканный из деловито-озабоченной хмари. И только тогда активировал артефакт связи.
— Где тебя носит, дубина?! — тут же послышалось из туманного облака.
Шу непроизвольно вздрогнула, такой тяжелой, опасной тьмой повеяло от этого голоса.
— Куда вы послали, там и носит, учитель, — ответил Роне, склоняясь перед проекцией щуплого лысого старикашки с жидкой раздвоенной бороденкой и узкими глазами.
— И чем это ты занимаешься?.. — Старикашка принюхался, узкие глаза сверкнули мертвенно-синим пламенем.
— Слушаю вас, учитель! — тоном придворного лизоблюда отозвался Роне.
— Нахал и тупица, — выплюнул старикашка, и от брызг его слюны камзол на Роне задымился, отчетливо запахло кислотой. — Из-за тебя я выгляжу полным идиотом. Какого екая ты не доложил о смерти Саламандры? Мне пришлось выдумывать Мертвый знает что прямо на внеочередном заседании! Дубина!
— Простите, учитель, — еще ниже склонил голову Роне, — я послал вам письменный отчет. Моя вина, не учел силы аномалии. Видимо, отчет затерялся.
— Почему-то отчет Дюбрайна не затерялся, а попал прямиком на стол к Светлейшему. Или твой отчет попал туда же, а, дубина?
Темнейший прищурился, и воздух наполнился гнилостными болотными запахами, от которых Шу чуть не раскашлялась. А Темнейший, наоборот, скрипуче засмеялся и кинул в Роне чем-то мокрым и шевелящимся, что Роне перехватил в полете и заставил зависнуть прямо перед собой. Кажется, это была живая гадюка.