Аня в последний раз смотрела на подкрашенные в морге губы. Они уже никогда не растянутся в приветственной улыбке, никогда робко не коснутся ее губ. Эти неподвижные руки с желтыми пятнами воска церковной свечи никогда не обнимут ее за талию, эти длинные пальцы не коснутся, так нежно и бережно, ее пылающего лица, не пройдутся по ее волнистым волосам, которые так нравились Лешке... На языке Ани стало едко-горько, в горле застыл спазм, слезы высохли, боль ударила в сердце.
Внезапно вспомнилось, как Назар по просьбе приехавшего старого немца писал икону "Мадонна Сталинграда". Седой Фридрих долго рассказывал во всех подробностях явление Пресвятой Богородицы, перебирая пожелтевшие рисунки, сделанные им среди дымящихся руин. На ветхих мятых листочках "Мадонна" в черном монашеском облачении обходила убитых солдат - русских и немецких - и над каждым кротко по-матерински плакала, закрывая мертвые глаза сыночков, обращенные в небо в последней предсмертной мольбе.
Икона получилась огромной, с восемью клеймами по краям, в которые Назар аккуратно вписал рисунки Фридриха. Пресвятая Богородица оплакивала Своих неразумных детей, убивавших друг друга, забывших о том, что все они дети Божии, дети Матери Божией. А в черно-багровом дыму на горизонте Назар изобразил злорадную рогатую рожу того самого врага человеческого, который столкнул в беспощадной бойне детей Божиих. И все-таки, благодаря доминированию образа Пресвятой Богородицы, икона несла в себе любовь-жалость, всепрощающую и жизнеутверждающую материнскую любовь. Немец прильнул к иконе, вдавил морщинистый лоб в прохладную плоскость, пахнущую краской, и не желал отрываться, всё что-то лепетал под нос, плакал и просил прощения, и благодарил русского иконописца.
Аня выпрямилась и, опираясь онемевшими пальцами на бортик дубового ящика в изголовье, громко сказала:
- Парни, хватит крови, хватит смертей! Неужели вы не видите, нас уничтожает враг человеческий, вот уж кто радуется смерти каждого из вас! Прошу вас, люди русские, прекратите друг друга убивать! Да, ради чего? Ради паршивых денег? Когда это русские мужчины были жадными до денег? Прошу вас, простите друг друга и примиритесь. Умоляю!
Бандиты в черном мрачно молчали, а кое-кто в дальних рядах курил анашу и пьяно матерно шипел от злобы. Кажется, девушку никто не услышал. Верней, не захотел услышать, ведь нет более глухого, чем тот, кто не желает слушать. Через полтора года ни одного из них в живых не осталось - по замыслу начальника отдела по борьбе с организованной преступностью майора Щебенко - банды Штопора и Пробки подверглись взаимному уничтожению.
Пока Леша служил в армии и позже, когда вернулся, и даже после его роковой кончины, парни из поселка Энергетик не прекращали заботиться о безопасности Ани, всюду сопровождая девушку, маяча в отдалении безмолвными черными тенями, что её саму ничуть не смущало, да в общем, и не интересовало.
У Леши Штопора при жизни имелось множество дел и забот теневого лидера, но он всегда - лично или на расстоянии - окружал Аню заботой и своей любовью, необычно робкой для отчаянного хулигана. Сережа-маленький как-то незаметно и окончательно отошел в сторону. А после выпускного вечера неожиданно умерла мама Сергея. Только вчера, веселая и жизнерадостная, суетилась она, подбирая сыну костюм, рубашку и галстук, купила для такого случая новые туфли, очень дорогие, но ведь это же на всю жизнь! Сергей на вечере сподобился потанцевать с Аней, на правах старинного друга даже поговорил минут десять, вспоминая детские приключения, а подруга детства, сияющая и красивая, как богиня, весьма тепло к нему отнеслась. Сергей возвращался домой счастливым, с порога крикнул:
- Мама, я сегодня весь вечер с Аней танцевал. Мы с ней опять друзья! Мама, ты меня слышишь?.. - А в ответ мертвая тишина.
На похороны приехал какой-то вальяжный господин французской национальности, назвался отцом и увёз Сережу-маленького далеко-далеко, во Францию, в Париж. Аня об отъезде друга детства узнала от Тани, когда Сережа в сомнамбулическом состоянии подлетал к аэропорту имени Шарля де Голля.
В этом месте крутого изгиба судьбы девушки, активизировался настырный мажор Кирилл, который носил в себе раненое самолюбие, как забинтованную руку на перевязи.
Его начальственного отца, третьего секретаря обкома Лаврентия Марковича, поймали на растлении юной секретарши и, как это принято в номенклатурных кругах, перевели с повышением в соседнюю область вторым секретарем горкома. Он не потерял в зарплате, но так и остался на новом месте пришлым, чужим, нерукопожатым. Его не допускали к городской кормушке, ручеек привычных подношений благодарных трудящихся совсем иссяк, вот почему он сник, притих голосом, растолстел и обрюзг. Сын по старой памяти требовал денег, мотоцикл, автомобиль, самую крутую одежду, чем вызывал у отца неприязнь и все чаще изгонялся из кабинета отца вон и ни с чем. А тут еще и самая лучшая девочка не ответила ему взаимностью, не смотря на его шарм и такое несокрушимое обаяние.
Но и на улице второго секретаря случился праздник. В город нагрянули итальянцы строить химический комбинат. Начальник отдела кадров горкома обнаружил в личном деле Лаврентия Марковича весьма ценную запись. Оказывается, он еще в торговом представительстве СССР в Италии попался на амурных похождениях с юной итальяночкой, за что и был срочно переведен в обком партии третьим секретарем. Но итальянским языком, по крайней мере, этот любитель клубнички должен владеть! - подумал кадровик и доложил Первому. Тот вызвал Лаврентия, выставил на огромный стол коньяк с лимоном и мягко, по-отечески, сказал подчиненному:
- Мы в нашей провинции, конечно, по заграницам не работали, разных там иностранных языков не знаем. А ударить в грязь лицом не хочется, так что, уважаемый Лаврентий Маркович, как говорится, вам и карты в руки! Партия в моем лице передает вам все полномочия по работе с итальянскими товарищами.
На следующий день Лаврентий в новом костюме, лоснящийся и вальяжный, как прежде, приступил к работе с итальянцами, которые неплохо знали тонкости советского этикета. Мафия, она хоть на Апеннинском полуострове, хоть на Волге, хоть в Майами − одинакова, в своей главной миссии: откат черным налом - и всё будет окей, в крайнем случае, оллрайт, но деньги вперед. У Лаврентия Марковича появилась валюта, вернулось уважение, и, чтобы не напоминал о скорбных временах, отправил сына в областной центр, выбив для него скромную двухкомнатную квартирку в кирпичном доме, купив в гараже горкома списанную новенькую "волгу", пижонского белого цвета.
Поначалу-то, Кирилл с радостью погрузился в среду золотой молодежи, только уже через месяц затосковал не на шутку: местная богема показалась ему слишком провинциальной даже по сравнению с поселком Энергетик с его элитной "художкой", авангардным театром и очередью в библиотеку за книжными новинками. Девки "золотые" были как на подбор толстыми пустышками на грани алкоголизма, а парни - с ними вообще говорить была не о чем. Тоска!.. Каждую ночь, когда затихала очередная пассия и принималась пошло храпеть, Кирилл вспоминал девушку Аню, и на красивом лице его появлялась мечтательная улыбка влюбленного. Что же делать? Как оседлать эту непокорную лошадку элитных кровей? В конце концов, в голове родился план.
Кирилл пригласил в ресторан Таню, Анечкину подругу, слегка напоил коварным шампанским, покормил вкусненьким, очаровал как мог, но главное - вызнал самые тайные секреты Ани.
- Представляешь, эта глупышка, - оглушительно шептала пьяненькая Таня, обжигая щеку юноши горячим дыханьем, - получила как-то давно письмо от какого-то парня, и прикинь, реально влюбилась в него. А называет его Сероглазый король. Ну, разве не прикольно?
- Еще как прикольно, - подыгрывал Кирилл, дрожа от нетерпения: сейчас, вот сейчас!
- И знаешь, Кирюха, наша Анька каждый день рождения забирается на чердак, достает бабкину шкатулку, вынает письмо и читает, обливаясь слезьми! Ой, я щас умру! Ты, Кирка, посиди малость, я в сортир, побле... Ну, то есть, как там у культурных говорят: освежиться. Я щас!..