Виктор и сам не понял, как подъехал к ГИТИСу. Он сидел в машине, глядя на этот старинный особняк, в самом центре Москвы, в надежде хоть издали увидеть Зою и не дождавшись, поехал в свою квартиру в одном из переулков Арбата, исторического места Москвы, которую полюбил всем сердцем. В последнее время, много работавший, он редко бывал в огромной и опустевшей после смерти жены, квартире. Здесь все напоминало о их жизни с Марией, все осталось на своих местах и хранило память о ней, женщине, которую он ценил, уважал и любил. Конечно, Раковский не был монахом-затворником, после смерти жены у него было несколько кратковременных связей с женщинами. Верный и моногамный по своей сути, Виктор не любил менять партнерш, но ему не удавалось найти ту, в которой соединялись бы необходимые для него качества: любовь, уважение, общность интересов и творческих поисков. Развязанных эстеток с налетом декаданса, много и долго рассуждающих об искусстве под коньяк и сигареты, сам много куривший и боровшийся с этой пагубной привычкой, Раковский не любил, а только терпел общение с подобными дамами. Но и «клуши», готовые раствориться в своем кумире, и сидеть часами напролет с незакрытым ртом, глядя на него, раздражали Виктора не меньше. Особенно остерегался он охотниц за престижными, богатыми и знаменитыми мужьями. Как правило, это были молодые, прибывшие из отдаленных регионов девушки и женщины, готовые любой ценой выгодно выйти замуж за престарелого, но известного, а главное, богатого мужчину, с целью прибрать к рукам все, что необходимо для ведения роскошного и беззаботного образа жизни. И, как ни странно, некоторым это удавалось. Виктор сам не раз видел подобные пары, в которых, как правило, престарелые мужья, бросившись в бурные отношения с молоденькими женами, очень быстро заканчивали свой жизненный путь на знаменитом погосте для элиты страны — Новодевичьем кладбище. А на опубликованных в СМИ фото, можно было увидеть «безутешную» молодую вдову умершей знаменитости в окружении его детей, иногда по возрасту старше своей новоиспеченной мачехи. Поэтому Виктор Васильевич старался не заводить долгих связей и жениться не торопился, а в последнее время ушел с головой в работу. Так было пока он не увидел Зою и с тех пор окончательно потерял покой. Вот и сейчас, слоняется по квартире, как влюбленный мальчишка и решительно не знает, что делать.
Виктор подошел к написанному им когда-то портрету жены и вглядываясь в знакомые черты, спросил:
— Что мне делать, Мария? Такой, как ты, так и не встретил… Прости, Маша, но мне кажется я влюбился в эту девочку. Голова седая, а сердце бьется, как у подростка. Маша, помоги мне… — и Виктор прижался лицом к портрету. В этой квартире он явственно ощущал контакт со своей умершей женой, которую, как он всегда считал, любил и, конечно, уважал, но страсть, вспыхнувшая к Зое, сожгла все вокруг себя. И сейчас он просто мужчина, а не обласканный званиями и почестями известный художник. Он все бы это, не раздумывая бросил, ради любви прекрасной юной девушки. Нигде нет ему покоя, и в этой квартире тоже.
Подойдя к телефону, Виктор набрал номер своего друга, известного ученого, с которым ему остро захотелось встретиться прямо сейчас, если это возможно. Евгений Сергеевич снял трубку и на просьбу Виктора о встрече с радостью согласился принять его.
Академик Берсенев, знаменитый хирург, портрет которого Виктор писал и дружбу с которым очень ценил, жил в знаменитом Доме на набережной, на Берсеневской набережной. Этот факт часто становился поводом для шуток, что набережная названа в честь академика Берсенева и некоторые неискушенные гости верили этому, особенно иностранцы.
Подъехав к дому и припарковав машину, Виктор поднялся не лифте на 7 этаж печально знаменитого дома, построенного для советской элиты и являвшимся символом достигнутого успеха и высокого статуса. Теперь трудно сказать, что чувствовали люди, получавшие ордера на заселение в квартиры подвергнувшихся репрессиям и отбывающих сроки в лагерях, а часто и попавших под расстрельную статью. И, хоть те времена давно прошли, но и после смерти Сталина за домом тянется печальный, траурный шлейф тех событий.