— Ваше имя?
— Таня.
— Фамилия?
— Не имеет значения.
— Это вы подожгли вчера конюшню?
— Да.
— Ваша цель?
— Уничтожать вас.
Подполковник усмехнулся: каково самомнение у этой девчонки! Офицеры, переговаривавшиеся и обменивавшиеся шутками, смолкли.
— Кто вас послал сюда?
— Этого я не скажу.
— С вами были другие партизаны?
— Нет. Я одна.
— Где ваша база?
— Зачем для одной нужна база?
— Когда вы перешли фронт?
— В пятницу, — наобум сказала Зоя: она за последнее время даже числам счет потеряла.
— Вы слишком быстро дошли, — усомнился подполковник.
— Что же, зевать, что ли?! — переводчик с трудом перевел дерзкие эти слова.
— Мы не будем бить вас по-русски кулаками, — устало произнес Рюдерер, взглянув на часы. У него имелись более серьезные заботы, чем эта девчонка. — Бить кулаками нехорошо. Но мы заставим вас ответить на все вопросы. Мы будем пороть вас, — подполковник потянулся за сигаретой.
Двум солдатам ничего не стоило бросить партизанку на лавку, лицом вниз. Поднятая сорочка обнажила худенькое тело. Солдатская пряжка с размаху врезалась в него, оставляя сине-багровый след. Рыжий баварец бил с таким старанием, что, казалось, разрубит девушку. Она содрогалась при каждом ударе, прикусывала губы. Капельки крови падали на пол.
Молодой офицер-связист, закрыв ладонями лицо, пятился на кухню, где в темноте сидели хозяева избы. Ощупью нашел дверь, выскочил на крыльцо, и там его стошнило.
Рюдерер сделал знак, солдат опустил ремень.
— С кем ты была? Где твои товарищи?
Девушка с трудом подняла голову. В глазах — ненависть и укор.
— Не скажу.
— Значит, мало еще тебе, — буркнул подполковник, начавший терять терпение.
Снова засвистели ремни, оставляя после каждого удара кровавые клочья на теле девушки. Опять пауза.
— Где твои товарищи?
— Не скажу.
— Бейте!
Наконец подполковник Рюдерер устал. Он велел увести партизанку и прибрать в комнате. Подумав, сказал переводчику, чтобы поджигательницу отправили к солдатам. Пусть поспрашивают еще. Может, солдаты что-нибудь выколотят из нее.
Переводчик повел пленную в караульное помещение. Было уже около полуночи, небо вызвездило, мороз окреп по-зимнему. Холод пробирал переводчика под шинелью, а русская будто и не ощущала его: шла босая, почти обнаженная, оставляя за собой на снегу темные пятна крови.
Сопровождал переводчика унтер-офицер 10-й роты 332-го пехотного полка Карл Бауэрлейн. Они вместе привели партизанку в дом крестьянина Василия Кулика.
Удивление — вот что испытывал Бауэрлейн, глядя на девушку. Вся в синяках, в кровоподтеках, волосы слиплись. Перенесла такие побои, что крепкий мужчина взвыл бы. У нее же ребрышки, как у птицы. Прутики, а не ребра. Дышит хрипло. Но выражение лица такое, что даже развязать руки ей побоялись — не бросилась бы на кого-нибудь. Упорство и несгибаемость партизанки действовали раздражающе.
Измучена она была, конечно, до предела. Как ввели с мороза в избу, как села на лавку в тепле, так и обмякла. Голова с трудом держалась на высокой красивой шее, клонилась к правому плечу. Караульные солдаты пялили на нее глаза, слушая переводчика, объяснявшего, что это за птичка. Часовой, стоявший у двери, пригрозил:
— Мы ей добавим!
Девушка, сидевшая вроде бы в оцепенении, шевельнулась и тихо попросила пить. Солдаты заинтересовались: о чем она? Переводчик сказал. Потом пошутил:
— Керосином бы ее, поджигательницу, напоить.
Василий Кулик, не понимавший немецкого, взял кружку и направился к кадке с водой. Часовой остановил его, оттолкнул. Схватив лампу, поднес к подбородку девушки. Она откачнулась, глухо ударившись затылком о стену.
— Чего ты делаешь, басурман! — выругался Кулик. — Где это видно, чтобы человека огнем палить!
Фашист-часовой, ворча, отошел к двери. Портить отношение с хозяином дома ни он, ни другие солдаты не имели желания. Фронтовой опыт научил их кое-чему. Выгнать хозяев — проще всего. А кто принесет дров, истопит печь, согреет воду? Самим заниматься этим? Хлопотно, долго, да и попробуй разберись в русском хозяйстве. Загорятся дрова в печи — изба полна дыма, хоть на мороз беги.
Кулик беспрепятственно зачерпнул кружкой. Зоя выпила ее жадно, ни разу не оторвавшись. И вторую тоже.
Солдаты между тем разглядывали пленницу, отпуская шуточки насчет ее достоинств, и гоготали, радуясь: не часто бывает такое, чтобы среди ночи приводили женщину-партизанку. Неожиданное развлечение.
Один щипал ее сильными пальцами, щипал с оттяжкой, закручивая кожу. Другой толкал кулаком. Нашелся «сообразительный» — сходил за хозяйской пилой, предложил: «Распилим!» Но это было уже слишком. Карл Бауэрлейн сказал: партизанку приказано охранять. А переводчик воспользовался обстановкой, опять полез со своими вопросами: откуда она? Где товарищи? Но девушка даже не глянула в его сторону.