Тетка подвинула кружку с таким презрением, что Руслану расхотелось пить.
— Так что, — повторил Енко, — от армии в нашей дыре прячешься или как?
— Или как.
— Люблю откровенных людей. Что не пьешь?
— Грача я и без пива отведу.
— Пей. Какие планы? И дальше стариков собираешься хоронить? — и одобрил: — Вечный бизнес.
Руслан скосил глаза в одну сторону, рот в другую и пожал плечами.
— А я при первых заморозках в Полярск покачу, — вздохнул Енко.
Руслан встрепенулся. Только что, шлепая по грязи, он мечтал о крыльях пеликана Петьки.
— В Полярск? — переспросил он.
— Поедешь? Мне как раз надежный напарник нужен. Малопьющий.
— Что делать?
— Ну, не могилы, конечно, рыть. Хотя работа не так чтобы очень престижная. Мясо на нефтепромыслы возить. Говядину. Наших ребят там от оленины воротит. Здесь закупаем, там продаем. Везем своим ходом. Машину водить умеешь?
— Умею. Прав нет.
— Права дело наживное. Купим. Сейчас купить можно все: должность, звание, верную жену, неподкупных друзей, любовь народа. Проблема одна: где взять деньги? Работа не мед. Только я так тебе скажу: хорошая работа та, за которую хорошо платят. Согласен?
Бар в развалинах, да и сами развалины, даже грудастая тетка показались Руслану милее.
— Константин Миронович, закрываться не пора? Клиента-то нет, — сказала сердитая тетка неожиданно певучим голосом, не принимая в расчет Руслана.
— Пора, Фаина, пора. Ударят морозы — мясную лавку откроем.
Руслан растолкал Грача. Тот поднял голову, попытался сфокусировать взгляд и спросил важно:
— Пить будешь? Нет коллектива! Скрипка играет на одной струне. Ты кто?
— Дед Пихто, — представил Руслана Енко.
— Пихто? — задумался Грач. — Не знаю такого.
— Знаешь, не знаешь — выметывайся.
Зависимому от водки безработному, блин, какой прок от того, что живет он в независимом правовом государстве?
Они шли сквозь бурьянный бурелом, мелкий дождь и сквозняки мертвого города, шлепая по лужам и чавкая грязью.
— Слышишь? — спросил Грач, останавливаясь. — Музыка. Шопен.
— Шопен, — разозлился на него Руслан, — идем.
Однако действительно в мертвом городе чуть слышно звучала живая музыка. Где-то играли на фортепьяно. Руслан обошел вокруг Грача, вглядываясь в темень, но ничего не увидел. Музыка смолкла.
— Здравствуй, белая горячка, — икнул Грач. — Бывает.
И они пошли, ориентируясь на собственные представления о пространстве и времени, но точно определить в этой кромешной тьме могли только верх и низ. Впрочем, Грач был свободен и от земного протяжения — самому себе он казался зеленым шариком, надутым едким сигаретным дымом.
Музыка заиграла вновь, и Грача неудержимо потянуло на волнующие душу звуки. Устав с ним бороться, Руслан, придерживая его за ворот, как волкодава за ошейник, позволил тащить себя в неведомое. Но пройдя вброд водное препятствие, они уткнулись в глухую стену. Стена, видимо, была китайской и долго не кончалась. Когда же, наконец, путешествие было завершено, в черном и влажном небе им открылось тускло освещенное окно, из которого щедро лилась божественная мелодия.
— Идем, — решительно сказал Грач и провалился в яму, заполненную водой.
Руслан извлек его из западни, но мокрый Грач продолжал неудержимо стремиться к прекрасному.
— Надо переодеться, — уговаривал его Руслан, — что же мы припремся — мокрые, грязные, без галстуков. Это тебе не пивнушка — искусство. Без галстука нельзя.
— Людям будет приятно, — настаивал Грач, — а галстука у меня все равно нет.
— Возьмем у отца.
— У Бивня тоже нет.
— А вот и есть.
— А вот и нет.
Пока они выясняли, есть ли, нет ли у Козлова галстука, музыка оборвалась, а вскоре погас свет в окне. Мир снова стал черным, непроницаемым, глухим, лишенным ориентиров. И повлек Руслан разочарованного в мире, а более всего в своем поводыре Грача в непроглядываемую точку пространства, где, по его предположениям, должен находиться дом Козлова. Обиженный Грач разговора не поддерживал, на вопросы не отвечал и лишь иногда ворчал с иронией, переходящей в сарказм: «Галстук, галстук… Вот тебе и галстук».
Нет занятия таинственней и тревожней, чем ловля налима холодной осенней ночью. Человек, не знакомый с этим видом рыбалки, совершенно не знает темную сторону жизни. Сидишь в кромешном мраке на охапке соломы, держишь в руках березовое удилище. Ты его не видишь. Лишь чувствуешь тяжесть в руках. На толстой короткой леске — зимняя блесна. На крючке — кусок сала для запаха. Подергиваешь слегка. Трясешься от холода. Невидимая в черноте плотина нависла сырой громадой над невидимой протокой. Все, в том числе и ты, состоит из густой, непроницаемой тьмы и запаха осенней реки. И лишь где-то в полнеба над головой тускло светит сквозь туман фонарь на мосту. Его отсветы змеятся на невидимых волнах. Плотина издает печальные резонирующие звуки пустой общественной бани: влажные всплески, шорохи, журчание, вздохи. Холод и печаль невидимых вод пронизывают тело. Река, небо, плотина, налимы у каменного дна — все сливается в одну темноту, в один космос.