— Здоров спать-то! Доказывать хотел. Идем. Доказывай.
Кок Джимми поспешно одевается и тревожно спрашивает: что такое?
— Ладно. Ты слушай. Гляди, никого на улице-то. Жуть даже. И тишина — чуть что, и дзынь — разбилась!
Кузьма и Джимми бесшумно выскользнули из комнаты — и по лестнице в вестибюль отеля. Оба — как во сне. Едва владея пальцами, Кузьма снимает со стены красный флаг, и как помогает. Сняли. Кок свернул огромное полотнище в комок и, надев петлю, затянул. Приоткрыл дверь на улицу. Никого. Тихо. Зуёк и кок перебежали улицу, перемахнули изгородь ленсмановой лужайки.
Подбежали к мачте, размотали флаглинь и спустили красный с белым флаг. Отвязали, впетлили за балберки красное знамя и подняли его комком к вершине мачты. Кок сдернул петлю, комок расцвел и распустился — зареял флаг; зуёк замотал флаглинь на собачку, свернул в ком красно-белый флаг и сунул его в ящик у подножья мачты, где флаг хранится в непогоду. Огляделись. Никого. Тихо. Таясь, перебежали улицу, вбежали в дверь отеля, на цыпочках по лестнице, в комнату, к окну.
Реет в белом небе красное знамя. Из-за угла вышел ленсман в блестящей, как зеркало, черной широкополой шляпе. Подмышкою сачок. В руках ленсмана стеклянная баночка — должно быть, в ней добыча. Ленсман то и дело подносит баночку к глазам и счастливо улыбается. В самом деле! Редчайший экземпляр сумеречной бабочки. И кто бы мог подумать, что эта разновидность могла водиться за полярным кругом! Научное открытие! Ленсман улыбается счастливо. На дне флакона налито у него несколько капель хлороформа: сейчас пестрая бабочка в последний раз дрогнет красными крыльями и спрячет их под серыми надкрыльями; совьет, разовьет пружинкой своей хоботок и замрет. Ленсман идет к крыльцу, не спуская глаз с умирающего «экземпляра», споткнулся на нижней ступени; поднялся на лестницу, щупая ступени ногами, открыл стеклянную дверь веранды, прошел в свой кабинет, уставленный книжными шкафами, банками, коробками под стеклом, стволами деревьев, насквозь источенными в губку личинками жуков… Сняв шляпу, ленсман садится в кресло, вытягивает ноющие ноги и, закурив сигару, раскрывает альбом определителя насекомых Да, несомненно. Вот и раскрашенный рисунок. Это — она. Смотрите, как пестры и серы ее верхние крылья; сложив их, она при солнце где-нибудь в тени ствола похожа на чешуйку еловой коры. И только сумерки — порхнула, из-под серых крыльев огнем сверкают алые, будто маков цвет цветет над желтыми венчиками северных цветов. Редчайший экземпляр! Ленсман Кнутсэн вписал свое имя в науку… Спать сегодня он не может. Он встретит солнце. Уж заалели за горой облака. На кирке ударил колокол. Неужели он заснул, сидя на кресле перед письменным столом?! Да, колокол звонит. Сегодня воскресенье. Да здравствует солнце знания! Фру Кнутсэн и обе фрекен Кнутсэн уже готовы итти слушать проповедь пастора и пропеть псалмы. На руках у них митенки, в руках молитвенники. «Ты, папа, еще не одет! Пора!» Ленсман поспешно умывается, вдевает руки в рукава черного сюртука, чистит обшлагом цилиндр и водружает его на голову. Через стеклянную дверь веранды выходят на крыльцо впереди обе фрекен в белых платьях, за ними ленсман под руку с фру Кнутсэн… Что такое: у изгороди мальчишки, женщины, и Армия Спасения приводит их в порядок. Все смотрят вверх, раскрывши рты… «Ах» — сразу воскликнули обе фрекен, и молитвенники выпали из их рук. «Ах» — вскричала фру Кнутсэн и поникла. Армия Спасения кинулась к дамам с нашатырным спиртом (на поясе в кожаной сумке — средства первой помощи). Ленсман в недоумении поднял голову, долго смотрел на мачту, снял цилиндр, сдул с него пылинку и снова надел; потом снял очки, протер платком, надел их снова и, посмотрев на мачту, пробормотал: