Дедушка с ружьем стоял на пороге и смотрел в пол. Костя обернулся, взглянул на него и вздохнул:
— Нет, бабушка, не я убил. Мы вместе. Правда, дедушка?
— Вот это правда, — весело откликнулся дедушка. — Вместе!
КТО КОГО ИСПУГАЛСЯ?
от как было дело…
Сидел я поздно вечером дома один, потому что папа и мама эту неделю во вторую смену работали.
И должен был я сидеть до половины первого ночи, то есть я должен был спать, но я сидел и читал книгу «В дебрях Уссурийского края».
Мне захотелось по карте посмотреть, где это все происходит, про что в книге говорилось.
У нас большая старая карта Советского Союза есть. Она в сенях на шкафу лежала. Вышел я в сени, а там темным-темно: лампочка недавно перегорела. Ну, нащупал я в углу столик, придвинул к шкафу, залез и шарю в темноте. Помню, что карта, свернутая в трубку, здесь где-то лежит, а под руку все папки какие-то попадаются, книги…
И вот кажется мне, что около меня еще кто-то есть. В темноте часто так кажется. Я знаю. И все-таки неприятно. Ну, шарю и вдруг слышу, будто кто-то рядом чихнул тихонько. Я даже замерз сразу. И ведь знаю, что никого не должно быть сейчас, потому что сени были заперты. Были… Вот то-то, что были, а сейчас… Кто его знает?
Вдруг кто-то опять, теперь у самого лица: «Фыркчхи!».
Эх! Я как заорал, стол покачнулся, грохнулся я на пол и сам не помню, как в комнате очутился. Наш кот Васька за мной пулей влетел. Я дверь на запор…
«Кто это, — думаю, — там? Кто?»
Смотрю, Васька стоит посреди комнаты, спину выгнул дугой, хвост крючком изогнул и тоже в страхе на дверь смотрит.
— Кись-кись, — говорю. — Ты чего, дурак, испугался? Со мной не пропадешь!..
Нарочно громко говорю, чтобы там, за дверью, слышали.
А Васька сел, взглянул на меня и… чихнул.
ЧЕСТНОЕ ПИОНЕРСКОЕ
Володьки «честное пионерское» — все равно что «здравствуй» или «прощай». Сто раз на день можно от него услышать.
Вот смотрите, что вчера, например, было. Старшеклассники обещали взять наше звено с собой на экскурсию в Краснокамск — бумажный комбинат осматривать. Это в награду за то, что мы помогли им школьную библиотеку перенести в другую комнату и на книги кармашки наклеили.
В половине восьмого утра нам велели быть на вокзале. Конечно, Володька, как всегда, дал честное пионерское слово, что будет готов, когда я за ним зайду.
Ну вот. Стучусь я к нему в семь часов. Никто не отзывается. Значит, отец с матерью уже на работу ушли. А Володька? «Ну, ясное дело!» — думаю. И так забарабанил в дверь, что собаки на дворе залаяли.
Слышу за дверью: шлеп-шлеп.
Это Володька, босой еще, бежит открывать дверь.
Вхожу. Володька, конечно, еще неумытый, мечется в одних трусах по комнате и бормочет:
— Вот понимаешь, тут сам вчера положил. Хорошо помню. Честное пионерское…
Это он про свои носки. А они лежат спокойно на стуле, под книгой. У него вечно так: щетка сапожная на столе валяется, а книга где-нибудь в углу брошена.
«Эх, — думаю, — дам я сейчас ему тумака и уйду. Охота, в самом деле, из-за него на вокзал опаздывать!»
— Да вот они, твои носки, — говорю. — Такое у тебя слово? Я ждать не буду. Я пойду.
А он уже носки напялил и брюки ищет.
— Ага, — кричит, — попались! — обрадовался, что штаны нашел.
Рубашка тоже скоро отыскалась, за стулом.
— Нет, — говорю, — я пойду и вообще заходить к тебе больше никогда не буду.
А он приплясывает, торопится:
— Я сейчас, минуточку, секундочку… Честное пионерское.
Вдруг встал и озирается по сторонам.
— Чего еще? — спрашиваю.
— Ремень…
Нырнул Володька под кровать, выполз оттуда, в другую комнату побежал, потом опять под кровать полез. Чихает там, возмущается:
— Лежит, наверное, где-нибудь и смеется чад нами.
А ремень висит себе на дверной ручке. Но мне не до смеха стало, когда я на часы взглянул.
Вытащил я Володьку за ноги из-под кровати:
— Вот он, твой ремень.
— Ну вот, сам видишь, — говорит мне Володька. — У меня, в общем, порядок, только я еще не привык к нему. Честное пио…
— Брось болтать, скорее поворачивайся! Смотри, уже четверть восьмого…
Он мигом рубашку натянул так, что она затрещала по швам, даже пуговица отлетела.
— Давай, давай скорей! — кричу. — Растяпа сонная!