…Света сидела в заднем ряду, в тени. За спинкой её стула стоял мужчина и, склонясь над ней, что-то шептал в ухо.
Что это был за мужчина? — Наверное, Ткаченко. Или фотограф, приехавший с нами, — фамилии не помню и никогда его с тех пор не видел…
Нет, пожалуй, это был именно фотограф. А Ткаченко наложился на эту сцену из-за моей антипатии к нему, которая возникла позже — по Светиным рассказам и по моим двум встречам с ним впоследствии, в ПЕН-клубе… Впрочем, уже тогда, на турбазе, Ткаченко казался мне странным, неприятным (смешным в своей надутости?). Он почти ни с кем не общался, жил в отдельном номере, в столовую приходил важный — соблюдал какую-то «дистанцию», ему одному ведомую. Участвовал ли в вечерах, читал ли? — не помню. Вроде нет. Зачем тогда он ездил?..
Бессилие моего таланта, в частности, проявляется в том, что я не могу представить себе, что именно он шептал ей… Ну ладно, представить не могу, но просто моделировать несколько пошлых (или не таких уж пошлых) фраз — неужели трудно для опытного литератора? — Да, трудно, не получается почему-то.
Общий-то смысл и направление (цель) этого шёпота — ясны. Света это называет — подбивать клинья. Когда я однажды в разговоре с ней — и со ссылкой на неё — употребил это выражение, она возмутилась: «Да ты что! Я никогда так не говорю». На самом деле она говорит, но, видимо, не замечает. Несколько раз говорила. Впервые я обратил на это внимание, когда она рассказывала мне про парня, который приплыл к ней и сел рядом — а она лежала на берегу Кратовского озера, ждала меня (я должен был подъехать с дачи на велосипеде). — «И что он тебе говорил?» — «Да так… Подбивал клинья…»
Итак, Света сидит в заднем ряду в тени. И некий мужчина (наверняка фотограф!), наклонясь сзади к её уху, шёпотом подбивает клинья… Тёртый мужик — ему, конечно, известно, что «женщина любит ушами»…
Света улыбается — едва заметно и как-то странно. По её лицу кроме этой улыбки бродят блики… Нет, улыбка не «бродит», она неподвижна, как у Джоконды, а бродят — трепещут — только красноватые блики… Потому что она сидит в тени… Потому что, — как я теперь вспоминаю, — мы читаем при свечах.
Свечи купил я — в церкви. Ещё днём я спросил Сашу Голубева, где ближайшая церковь. Смоленск был в пяти километрах, но оказалось, что туда идти не обязательно: церковь имеется километрах в двух по той же дороге, в селе… — каком-то — забыл… И я пошёл к Рождественской всенощной. Была уже почти темнота — кругом снега и чёрные кусты.
Прошло Рождество. Утро 8-го числа было пасмурным и тяжёлым. Медленно, долго, поодиночке тянулись отдельные личности в столовую на завтрак. Мы со Светой пришли вместе, одними из первых (потому что ночью почти не спали), и сели скорбно за столик у окна. Мы молчали…
Вдруг появился мощный и бодрый Саша Голубев. Он вместе с каким-то помощником внёс ящик водки и, быстро пройдя по залу, расставил на каждый столик по бутылке. Я восхитился им. Немного дрожащей рукой я свинтил пробку и, уже наклоняя, задал вопрос: «Мадам, вы как? Вам налить?» — «Ну… да… только совсем немножко…»
Нина Искренко, управлявшая вместе с Митюшёвым программой фестиваля, велела мне купить свечей. — «Вечером устроим святочные чтения. Если будут свечи — отлично. А может быть, будем гадать…» — Даже скинулись — кто по рублю, кто и по трёшке.
Я, имея в кармане сумму и глядя на чёрные кусты вдоль дороги и на крупные рождественские звёзды, шёл в сомнениях. А вдруг не продадут столько? — Скажут: «Вы не для церкви свечи покупаете. Вы с собой их заберёте? Что вы собираетесь с ними делать?» — (т. е. в каких-то иных культах использовать — языческих или, чего доброго, сатанинских?) — Что мне в этом случае отвечать? — Что свечи предназначаются для озарения двух десятков литераторов, собравшихся в холле Богом забытой турбазы?.. или для озарения улыбки Светы, сидящей в заднем ряду, к уху которой приник… кто? — да, наверняка это был фотограф, а не Ткаченко…
Но женщина за свечным ящиком ничего не спросила. Очень любезно она продала мне два или три десятка толстых свечек. Я поставил к иконам штук пять. Остальные, сунув в сумку, понёс назад после службы. И потом их зажгли на тех чтениях, когда я увидел…
Её лицо при этом… Но что я могу объяснить? — Нужна речь кавалера, а её нет…
Впрочем, кое-что всё-таки могу. — Когда Света после Смоленска впервые мне позвонила, она сказала так: «Байтов, о тебе здесь все только и говорят. Ты такой знаменитый… Ну и вот я решила позвонить…» — Многоточие продолжается, оно требует ответной реплики…