Да помилуют ее боги и духи – она ведь хотела когда-то оставить младенца!
Подбросить на порог храма или какого-нибудь богатого дома. Это ведь докука. Думала – оставит и забудет. А теперь от мысли, что ее сына никогда не было на свете, грызла тоска – злее, чем та, что охватывала, когда прощалась с родным кочевьем и семьей.
Воспоминания кружились стаей грифов над мертвым мамонтом.
Вот опухшие глазки жмурятся, взирая с недовольством впервые на солнечные лучи. А вот крохотные ручонки молотят по воздуху, не в силах совладать сами с собою.
Первый крик – сначала слабый и беспомощный, а потом – все громче. Первый осмысленный взгляд, который малыш сосредоточил на ее лице. А еще улыбка – неужели притворство?
Накато вспомнила, как ждала улыбок малыша. Как радовалась, когда беззубый ротик растягивался в радостной гримаске.
Вот солнечные лучи падают через соломенную занавеску, и младенец щурится, смеется. Могла ли она подумать, что это – обман, небыль? И на деле ее сына уже тогда не было в живых. В груди застыл тяжелый комок. Он мешал дышать, давил, распирал. Накато всхлипывала, пытаясь прогнать его, не понимая, откуда он взялся и отчего. Хотелось выть и бежать, не глядя, куда.
Только печать на руке жгла еле заметно, напоминая – бежать бесполезно. Да и куда теперь бежать, для чего? Ей никуда больше и не нужно.
Острая тоска рвала душу на кусочки, как оголодавший гриф – свежую падаль. И вой тянулся, тянулся в далекое и слепое черное небо. Может, и глядели с него вниз звезды – да что им за дело до человеческой букашки?
Эпилог
Из забытья выдернул сырой холод, пробравший до костей.
Накато приподнялась на руках, пытаясь понять, отчего лежит на голой земле. Ни подстилки, ни костра рядом. Да что подстилка и костер – она в одной изодранной накидке, в которой тащится от самой башни!
И тут же вспомнился вечер. Костер горел, в котелке заваривался травяной настой. Наверняка колдун с Адвар и подстилки для сна у костра натаскали. Только она, Накато, ушла от костра.
Она тупо поглядела на камни перед носом. Проспала ночь на сырых камнях. Удивительно ли, что ее холод пробрал насквозь! А камни вполне можно различить – небо посерело, предвещая скорый рассвет. Накато с трудом приподнялась, села, скрестив ноги. Тело затекло и слушалось неохотно.
Вчерашняя тоска осела тяжелым камнем в груди. Она больше не мешала дышать, просто давила к земле.
Но давит или не давит, а сидеть на холодной голой земле бессмысленно. Да и холодно, и половина тела занемела. И голова тяжелая и болит. Угораздило же ее заснуть вчера! Не заметила, как. Должно быть, лежала, сжавшись в комочек, пока усталость не взяла свое. И колдун не пришел взглянуть, что с ней. А может, решил не трогать – на что ему? Уйти она не может, а холод и сырость ей не страшны.
Накато неохотно поднялась на ноги, потащилась к костру. Адвар спала, закутавшись в накидку, ногами к огню. Амади сидел на бревне.
При ее появлении ничего не сказал – налил из котелка, висящего над костром, варево в миску, протянул ей.
Заваренные травы. Пряный запах и пар от горячего настоя. С вечера осталось, выходит. Прогревшиеся бока миски приятно согревали ладони. Накато потянула носом, отхлебнула отвар. От него делалось тепло и удивительно спокойно. Поселившаяся в груди тяжесть казалась несущественной, а горе отступало. Да, на время – но это было время для передышки. А ей нужна была передышка! Накато лишь сейчас осознала, что пронизывающая тоска вытянула из нее все силы.
Колдун так и не проронил ни слова. За это она была ему благодарна. Она не в силах была бы слушать упреки и требования, а жалость ей без надобности.
Адвар проснулась на рассвете. Позавтракав, трое путников направились дальше на север, уходя все глубже в горы.
Амади не собирался возвращаться в Ошакати. Да и на что, если подумать? Навряд ли там их ждал бы радушный прием. Колдун и вовсе считал, за ними пустится погоня. Какое уж тут возвращение? Теперь, когда нетерпение угасло, уступив место равнодушию, Накато понимала это ясно. Все-таки надежда затуманивает разум.
Надежды не осталось. Нетерпения не осталось. Осталось безразличие – и к дальнейшему, и к собственной судьбе.
Накато шагала вслед за колдуном, не глядя по сторонам и не задавая больше вопросов. На привалах ела, что дадут, и уваливалась спать. Во сне поселившаяся в груди тяжесть не так давила. Сон – это просто провал в черноту, без света, мыслей, чувств и образов. Без жизни – а жизнь обратилась тяжелым камнем, который приходилось таскать на себе.