Когда-то это было небольшое, но вполне достойное рыболовецкое судно. На нем могли ходить трое, в лучшем случае — четверо рыбаков. Половину палубы закрывал брезентовый навес, а под ним стоял ящик, куда складывали рыбу. На этот-то ящик мы и поставили свое пиво. Скамьи давно развалились, но пол был сухой — можно было сесть на него и пропускать сквозь пальцы деревянную труху, наблюдая, как из глубин этой гнили торопливо лезут на палубу черные жуки. Когда мы были помладше, то часто играли здесь: Тим был за папу, Ишбель — за маму, я — за сына. Он — капитан, сестра — старпом, я — юнга. И самая лучшая игра: я — грабитель, она — шикарная дама, Тим — полицейский. Со временем игры уступили место дракам или фантазиям, мы сочиняли истории о чудовищах и зверях, еще более невероятных, чем у Джемрака. Мы выцарапывали их силуэты внутри судна и давали им имена: мандибат, камалунг, кориол, — и знали все их повадки, привычки и особенности. Огромные неторопливые горбатые чудища прибывали из устья Темзы, пылая жаром и высовывая раздвоенные языки. Мысленным взором мы наблюдали за ними, сидя на носу «Драго» и глядя на противоположный берег.
Но теперь мы уже давно этим не занимались.
Ишбель развернула обрывок мокрой тряпки и достала оттуда четыре клубничины.
— Давай сюда пиво, — распорядилась она.
Мы уселись на носу судна и разделили добычу. Не знаю, откуда Ишбель достала эти ягоды. До часовни их у нее не было, но после того, как она вышла оттуда, ягоды появились: видимо, стащила их у кого-то из молящихся.
По две штуки на брата — спелые и мягкие — исчезли в два счета.
— Интересно, куда пошел Тим? — сказал я.
Ишбель пожала плечами и передала мне пиво со словами:
— Думаешь, он обиделся?
— Думаю, да.
— Переживет. — Она облизнула перепачканные клубникой губы.
— И правда: подумаешь, ему же плевать, когда он других обижает, — заметил я.
Ишбель улыбнулась и возразила:
— Он не специально ведет себя как свинья.
— Знаю. Просто он свинья и есть.
Мы оба засмеялись.
— Тим всегда всем завидует, — просто сказала Ишбель.
На горлышке бутылки осталась ее слюна. Я сделал большой глоток.
— Не пойду сегодня работать, — сообщила она. — Не хочется. Она же не может меня заставить, правда?
— Попадет тебе.
— И что?
— Поколотит.
Ишбель иногда пропускала работу: ей надоедала вся эта морока с костюмом. Мать баловала дочь и носилась с ней, но и доставалось девочке изрядно. Однажды Ишбель заявила, что переоденется только при условии, что мать принесет ей пирожное, а когда та выполнила просьбу, размазала его по висевшему на спинке стула красивому платью, которое только и ждало, чтобы хозяйка надела его и отправилась танцевать.
— Ах ты, дрянь мелкотравчатая! Ты хоть представляешь, сколько часов я на него угробила? — завизжала мать и отвесила дочери такую затрещину, что Ишбель заплакала.
А вот Тима не били никогда.
— Пусть поколотит — мне все равно, — сказала Ишбель, потянувшись за бутылкой.
— Неправда.
— Это ничего не меняет, не пойду — и все. Буду сидеть здесь, пока не стемнеет.
— В темноте по борту обратно не выбраться, — заметил я. — Если просидишь тут дотемна — придется остаться на ночь.
— Вот и останусь, — воскликнула Ишбель и со смехом вскочила на ноги, — на всю ночь!
— И я! — Я тоже поднялся.
Она передала мне бутылку и сплясала какой-то забавный танец, размахивая руками и отстукивая ногами ритм. Я испугался, что подгнившие доски провалятся и мы оба полетим вниз, в грязную ледяную воду.
— Хватит, — попросил я, — хочешь потанцевать — шла бы на работу.
Ишбель застыла, подняв плечи:
— Нельзя. Слишком холодно.
— Что «нельзя»?
— Оставаться здесь на ночь. Замерзнем.
Она была права.
— Я решила. Будем просто гулять весь вечер, допоздна.
Предполагалось, что я буду гулять с ней.
— Пойдем на запад, — предложил я, — за Тауэр. Просто будем идти по берегу всю ночь и посмотрим, докуда дойдем.
— Можем ночевать под заборами, — продолжила Ишбель, — и попрошайничать. Ты можешь выдавать себя за цыгана и предсказывать будущее. Я знаю девчонку из «Сиамской Кошки», она умеет предсказывать; это легко — раз плюнуть. Ты и так на цыгана похож.