Но Северуса Снейпа все последние дни занимал лишь его дальний родич - предок Квотриус, и никто более не смел посягать на сердце своенравного профессора, даже новая, казалось бы, игрушка - женщина, жена по всем местночтимым законам. Потому, что он по своей дурной, ещё школьной привычке, подслушал часть разговора любимого Северуса с ненавистным Квотриусом.
Знал Гарри, что по окончанию разгулья невиданного разврата, который просто не может прийтись по душе человеку века двадцать первого, не говоря уж о «скромнике» - Квотриусе, бросится его любимый в объятия дальнего родича своего, но уж никак не придёт навестить взволнованного и испуганного донельзя увиденным одним лишь глазком на пиру его, перешедшем в жуткую оргию, несчастного «Гарольдуса».
Вот и порешил он покончить с жизнью именно сейчас, сразу, пока любимый Северус курит вместе со своим пра-пра-пра… да кем же Квотриус является для него, Сева? С жизнью, такой неудачной, почти что без любви - ни в Хогвартсе, ни будучи рабом, ни, что самое главное, с Северусом, по-настоящему, по-мужски. Может, у Мерлина и Морганы, когда душа его отойдёт… но нет, не к ним, а прямиком к Господу Иисусу Христу, как невинного младенца примущего его и пустящего в райский сад, где ангелы поют, найдёт хотя бы душа его счастье, раз не достаётся его и телу, и сердцу, и исстрадавшейся душе.
Не смог Гарри, как обещал Северусу в маленьком, тогда ещё со смешным, полу-забытым словом х`нарых` называемому шатру, давно, ещё на земле Истинных Людей, ждать «очень много пальцев раз». Кончилось его терпение вместе с таким знакомым, но сегодня утром особенно недоступным, загадочным, потрясающим, давно - несколько дней, как желанным вкусом сухих, порозовевших от выпитой проклятой, а может, и благословенной жгучей воды, губ любимого человека на своих.
А губы его, Сева, сегодня сотворили поистине великое волшебство без чародейской палочки - она оказалась ненужной в делах любовных. Вкус губ этих отдавал отчётливой мужской страстью к нему, юноше Гарри, чувством, неизведанным им, но вдруг проникшем и заполонившем всё, что было у него в распоряжении, но перешло по негласному закону к любимому волшебнику, волшебнику сильному, сильнее, чем Гарри стократ - разум, тело, сердце и душу.
Ведь давно уже подсмотрел Гарри за Северусом и безумным ещё, но полным неистовства любовного, как сказали бы о женщине - бешенства матки, как сказать о мужчине, Гарри не знал - Квотриусом, как мужчины делают… это - любят друг друга. И вначале испугался он любви… такой, показавшейся ему развратной, грязной какой-то, но приглядевшись, решил, что эти переплетающие в любовных объятиях мужчины поистине прекрасны. Ибо такова суть однополой мужской любви.
Тело же Северуса, тонкое, белое, такое нежное даже на взгляд, оказалось настоящим магнитом для неискушённого в делах амурных, знавший только поцелуи да шлёпанье по заду, Гарри. Он так устал томиться не имеющей большего выхода любовью, а теперь пришла ещё и страсть, непрошенная, неведомая, пугающая. Гарри не знал, что делать со своим телом, вдруг преисполнившимся некоей невыносимой тяжести…
А сегодня у него был воистину праздник - Северус, его любимый Северус, сам, первым, поцеловал Гарри, хотя вне близости людей, в своей спальне Гарри первым целовал Северуса. И какой же сладкой отравой этот единственный поцелуй оказался. О, эти губы, горчащие и в то же время сладкие, вкус которых Гарри познал уже, но сегодня они были ещё и упоительно терпкими, пахнущими травами, горячими и, как всегда, умелыми! От одного их прикосновения и лишь собственного робкого касания к святыне - сегодня Гарри не осмелился поцеловать, как привык и как хотелось бы, его неприступного Северуса на глазах у окружающих - наполнили Гарри любовию такой… что невозможно было вынести её в одиночестве.
А Северус остался… там, среди потных, похотливых, сплетающихся противоестественно мужчин и худородных женщин, более, нежели он сам - Гарри знал это о рабах о рабынях, и что по ромейским поверьям у закабалённых нет душ - Северус рассказывал об этом, особенно о последнем, смеясь. И любимый Северус смотрел на… это безобразие может, даже наслаждался им. А, может, и сам «развлёкся» со своей страшною, как неведомый, но очень пугающий Мордред (так он должен был выглядеть, по пониманию Гарри в женском облике, а ведь он же принимает его…), женою или какой-нибудь бабой из Истинных Людей.
Гарри обладал чуткостию к невинным, как он сам, девицам и вьюношам, но не почувствовал ни одной честной девушки среди… тех, которые так просто раздвигали ноги перед Господами, словно жаждая взаимности, на самом же деле мысленно молящих своих богов, по рассказу древнего друида племени, в котором прошли четыре года рабства, живущих в берёзовых рощах и высоко на небесах, чтобы их поскорее перестали насиловать… так жестоко.