— Только истории хастуровских любовных подвигов мне не хватало, — обреченно вздохнул демон. — Где ж я так провинился, ну, те события не в счет? Я Апокалипсис остановил, войну между адом и небом, худо-бедно с жертвами и разжалованием в люди, но предотвратил, почему я теперь должен что-то вообще делать?!
— Зачем надо было его привозить? — шепотом спросил Сэм у Азирафаэля.
— Вообще-то он сам захотел, — извиняющимся тоном ответил ангел, пожав плечами, потом посмотрел на часы на цепочке, которые достал из кармана. — Я думаю, стоит уже пойти.
На слишком приличного Азирафаэля при входе посмотрели с удивлением, но никто не сказал ни слова; большинство поклонников творчества Хастура выглядели как Кроули, тот даже занервничал.
Выставочный зал представлял собой лабиринт из простых белых пронумерованных стен, на которых висели картины разных цветов, размеров и лет.
— Концепция представляет собой альбом воспоминаний, — вещала какая-то невысокая девушка в черном платье с принтом одной из картин. — Это своеобразное понимание вселенной, наложенное на собственную жизнь. Хастур попал в аварию, когда был в Австралии, и так никто и не узнал ни откуда он, ни что у него за семья, он не помнит своей жизни, но можно понять, как он представляет себе то, что было в прошлом, если посмотреть на расположение картин.
Азирафаэль осторожно присоединился к немногим слушающим: рассказ, очевидно построенный на обрывочных сведениях и догадках, тем не менее оказался захватывающим.
— Посмотрите, в самом начале картина «Зарождение света» — это символ его рождения: мы видим размытую полосу в пустоте, в то же время это — отсылка к чему бы вы думали?
— К сотворению мира, — вдруг сказал Кроули и повернулся к Азирафаэлю. — Кстати, похоже.
— Да, — самоназначенный экскурсовод обрадовалась интерактивности: люди вокруг нее не задерживались, предпочитая рассматривать в тишине. — А следующая картина, которую он, кстати, написал совсем недавно, — это аллюзия на его семью. Видите? Высокие фигуры, они касаются краев холста, скорее всего, это родители и другие взрослые, которые его окружали, а эти, поменьше, другие дети.
— Это Люцифер, Габриэль и Михаил, — Кроули указал на три основных силуэта.
— А это ты, — добавил Азирафаэль на арамейском, кивнув на фигуру в отдалении.
— Да, — вновь влезла рассказчица. — Он показывает свою семью как ангелов, но как мы потом увидим, там не все гладко. Давно вы интересуетесь его творчеством?
— Очень, — искренне сказал Кроули. — Видите ли, меня интересуют патологии, а его картины глубоко патологичны и показывают психопатичную натуру. Вы продолжите? — он посмотрел на девушку с выражением искренней надежды на лице.
— Зачем ты так? — горько спросил Азирафаэль, когда девушка, сердито поджав губы, ушла от них подальше.
— Потому что он — кумир молодежи теперь. Кумир. Хастур! Напомнить, что он делал?!
— Он не помнит, — Азирафаэль повернул за угол и замер, невольно схватив за руку Кроули. Демон спустил очки на кончик носа, тоже неотрывно глядя на огромное полотно, изобразившее архангела во всем его неземном великолепии. — Это… Михаил, — севшим голосом сказал Азирафаэль. — А… архангел Михаил.
— Я узнал, кто меня с Небес сбрасывал, спасибо, — Кроули с трудом отвернулся: строгий взгляд Михаил с картины выворачивал наизнанку.
— Как он смог так изобразить? Ведь невозможно, но я… я чувствую страх. Самый настоящий трепет перед этой картиной, — Азирафаэль посмотрел на свои руки. — Невероятно.
Он огляделся: не только на него и демона картина производила подобное впечатление. Люди отводили глаза, кто старался поскорее пройти мимо, кто наоборот, задерживался и смотрел, испытывая себя.
— Как отвратительно, — сказал Азирафаэлю остановившийся возле него человек в костюме и с белым воротником священника. Кроули побрел смотреть дальше в одиночестве. Ангел подумал, что тот, видимо, выбрал его в собеседники из-за костюма. — Изображать свою подружку в виде архангела! Вы не знали? — он протянул Азирафаэлю буклет. — Он рисует ее ангелом, точнее, архангелом, причем конкретным — Михаилом! Кощунство!
— Вы еще дальше не смотрели, — оскалился вернувшийся Кроули и дернул Азирафаэля за рукав, довольный как никогда. — Пошли, ангел.
Он довел его до следующего поворота, отошел и стал смотреть со стороны. Азирафаэль не подвел: несколько секунд постоял в шоке, даже не дыша, потом юркнул назад в безопасный коридор. Демон расхохотался и, схватив его под локоть, потащил ближе к первой картине.
— Смотри, какое мастерство! Они как живые тут!
За поворотом был коридор, названный самими организаторами «коридором страсти»: белый, словно из камня высеченный демон, и гибкое, нежное тело ангела — Хастур был к себе беспощаден, изобразив в собственном портрете нечеловеческое жуткое выражение. Галерея была омерзительной, демон на всех картинах казался настолько отталкивающим при объективно гармоничных чертах лица, что успех был гарантирован. Кроули с шумом втянул воздух сквозь зубы, увидев знакомый ему сюжет, где Михаил отрезает свои волосы. Как точно, как страшно точно; несмотря на откровенность сцен, здесь мало кто задерживался. Те, кто пытались смотреть только на изображенную на полотнах девушку, все равно натыкались глазами на демона-собственника, который защищал свое сокровище от других даже на картинах.
— Я не думал, что он будет рисовать… такие подробности, все же это… очень личное, — Азирафаэль искоса посмотрел туда, где Михаил в блаженстве выгнула спину, лежа на резном каменном полу в какой-то пещере, а Хастур намотал на руку ее еще длинные волосы. — Но я примерно понимаю, что чувствуют люди. Они не могут ассоциировать себя с кем-то на картине и не могут отвлечься от присутствия демона на ней. Те, кто пришли сюда с похотливыми мыслями, не могут почувствовать удовлетворения, потому что им нет никакого места здесь, те, кто пришел за уникальным мастерством, не могут отвлечься от сюжета. Это настолько ужасно, что я даже не знаю, можно ли считать это искусством. Пойдем отсюда, — он поскорее свернул в следующий коридор и замер в проходе. Его бы толкали, но останавливался на пороге не только он.
Как раньше Михаил, теперь посетители выставки видели огромную картину, изображающую Габриэля — и как та, он был в облике архангела. Сверкающий грозный взгляд приковывал к месту, давая понять, что всеведение высших сил — отнюдь не преувеличение; Габриэль с холста видел каждого насквозь. Нарисованный в человеческий рост, он казался огромным, заполняющим собой все пространство вокруг — как чувствовалось при личном общении с архангелом.
— Можешь считать меня слабовольным и, как ты говоришь, тряпкой, но меня тянет преклонить колени, — шепнул Азирафаэль демону.
— Фу, как некультурно в общественном месте, — машинально ответил Кроули, чувствуя то же самое. Хастур каким-то непостижимым образом сумел поймать, уловить и передать практически безграничную силу любимого архангела Небес.
Следующий коридор был посвящен Вельзевул: Кроули мгновенно узнал тронный зал и коридоры, но он понятия не имел, что, оказывается, владыка ада периодически лежала на своем рогатом троне, укрыв ноги пледом и опустив пальцы свесившейся вниз руки в чашку с медом. Он все же плохо знал ее, хотя подчинялся напрямую ей всегда, с самого начала существования преисподней: по его мнению, она была справедливой по законам джунглей, не излишне жестокой, но не имевшей никаких границ, а главным ее грехом было равнодушие ко всему, что не касалось ее напрямую. А теперь из картин Хастура Кроули узнал, что Вельзевул, оказывается, закатывала пиры, каталась по аду на мертвых конях и в дни, когда не надо было никого принимать, надевала нацистскую форму и резалась в карты с проклятой душой Генриха Гиммлера.
— Это уже баловство, — прыснул Азирафаэль, когда они с Кроули повернули в новый коридор, полный сочных красок: Хастур здесь изображал жизнь в качестве человека на Земле. Михаил, уже без сияния и грозного взора архангела, держа на груди развязанный купальник, выплескивала воду из бутылки словно на зрителя. Вельзевул, обняв гитару, которая больше нее самой, уселась на смятом покрывале. Автопортрет Хастура с Габриэлем — оба на ступеньках какого-то античного здания, Габриэль уткнулся в какие-то бумажки, а сам Хастур рисует, положив на колено альбом.