Он заглянул под стол:
— Ты не ушиблась, милая? Хватит там ползать, иди к папочке.
В третьем заведении Снегирьцов разрыдался, вспомнив вдруг о Сашеньке, такие его внезапно умиление и тоска пробрали, прямо мочи никакой терпеть не было. Он покинул чад и угар отвратного притона и вышел на улицу. Это был левый берег Дона, и легкие туманы здесь не пропадали никогда. Снегирьцов смотрел на луну в сиреневом гало и пытался сочинить стих Сашеньке, все повторял онемевшими от возлияний губами “прелестный идеал”, дальше вдохновение подводило.
Тут-то, на пороге третьего борделя, он и встретил Его Высокоблагородие.
— О чем вы плачете, Володенька, — участливо осведомился тот и приобнял его за плечи.
— Ах, Петр Николаевич, — всхлипнул Снегирьцов, доверчиво укладывая голову на богатырские стати собеседника, — радею я о судьбах отечественной науки…
Результатом всего этого явилось то, что на утро Снегирьцов обнаружил себя все на том же, левом берегу Дона, но уже изрядно в глубине привулканья. Яростно светило весеннее солнце, болела голова, и мир покачивался в такт шагу жандармского робота-поисковика. Он лежал на спине этого робота, слава богу, не под трубой. Под трубой свернулся магистр Московцев-Фулльман и болезненно ежился во сне, когда его накрывало паром.
— Изя, подвиньтесь, вас же обварит, — потормошил Снегирьцов г-на Московцева-Фулльмана.
— Не утруждайтесь, господин профессор, он снова приползет туда, уже оттаскивали.
Снегирьцов с достоинством обернулся, на краю крыла сидел рыжеватый молоденький жандарм.
— Я не профессор, а доцент. Владимир Александрович Снегирьцов, с кем имею честь?
— Поручик Мухоморенко! — бодро отрапортовал тот и подмигнул.
Робот слегка подпрыгнул, и Снегирьцова замутило.
***
Путешествовать было очень утомительно, в кабине было место только для пилота, а весь отряд (два рядовых, офицер и они с г-ном Московцевым-Фулльманом) сидел на золотистой, напоминавшей жучиную, спине робота и покачивался. Снегирьцову было как-то тошно, и он постоянно соскакивал, дабы извергнуть из себя вчерашний яд, и каждый раз неловко извинялся.
— Это ничего, барин, — говорили ему рядовые жандармы и угощали квасом.
Поручик насмешливо морщил веснушчатый нос и рассказывал о недавней находке: связанные хвостами три собаки, их выловили из Мертвого Донца, и разбухли они до размеров боровов, когда робот поймал — так все лопнуло и потекло.
Снегирьцов внимал с одобрением и легкой усмешкой, право слово, нашел поручик, чем биолога пугать, как девицу, ей-богу. Лабораторные байки из их Института были не в пример омерзительнее. Ему постепенно становилось лучше, мир расцвечивался красками, и он поделился с жандармами историей про некоего господина, носившего в себе с десяток бычьих цепней разного размера.
— И еще целое гнездо личинок в печени, она у него разрослась на целый пуд, вообразите себе, господин поручик, эдакая бочка, — закончил он, с удовлетворением отметив гримасы отвращения на лицах слушателей.
Они бесшумно проносились над тропками контрабандистов, забирались в заросли белесых грибов. Там Снегирьцов поймал мутировавшую бабочку пухоспинку глазчатую (Tethea ocularis, всплыло из дальнего уголка памяти) — та разрослась в мохнатого монстра размером с чайку, с многочисленными глазовидными наростами по всему телу. Он окрестил ее по-простому, пухоспинкой гигантской многоглазчатой (Tethea gigantea multi-ocularis), и раздавил меж страниц Уголовного уложения. Последним его любезно снабдили жандармы. Вообще, было ужасно жаль, что не довелось им подготовиться к экспедиции, все случилось так внезапно, богатейший материал собирать совершенно некуда.
Ближе к вечеру они наконец-то остановились на полноценный привал с горячим обедом, и тогда уже проснулся г-н Московцев-Фулльман, печальный и бледно-зеленый.
— Не желаете ли ополоснуться, любезный друг, — спросил его Снегирьцов, вгрызаясь в сочный бифштекс. — Тут рядом чудный серный источник, теплый и с пузырьками.
Г-н Московцев-Фулльман страдальчески скривился и едва слышно просипел:
— Где мы, Володенька?
— В Геенне Огненной!
Жандармы у костра заржали.
— Не похоже… — г-н Московцев-Фулльман с подозрением оглянулся, из зеленоватого тумана к нему тянулись мшистые ветви и шляпы грибов.
— Ну, что поделаешь, Изя, за прошедшие века Геенна изрядно подостыла.
— Смешно, — жалобно сказал несчастный магистр. — Так где, говорите, можно умыться?
Снегирьцов смотрел, как он пошатывается и оскальзывается, перебираясь через осыпной барханчик. Камни там были преострые, и, оступившись, г-н Московцев-Фулльман расшибся. Один из жандармов любезно бросился ему на помощь. А Снегирьцов вздохнул: вот бы был с ним Саша, наверняка мальчик пришел бы в восторг от открывающегося затерянного мира. И можно было бы вместе посидеть в теплом вонючем котле, пресловутом источнике, пообниматься невинно у костра…
Из тумана вышел поручик, а за ним маячило нечто гигантское и паукообразное. Снегирьцов вскочил:
— Сзади! Господин поручик!..
— Не извольте беспокоится, господин Снегирьцов, — засмеялся тот. — Это наш пилот.
Снегирьцов сглотнул и попятился: из сочленений механических насекомовидных рук-ног на него огромными глазами смотрел обрубок человека, обрезанный выше колен и локтей, в живую плоть впивались металлические шунты и болты с большими головками. К шее и позвоночнику пилота тоже вели какие-то провода и стержни, на месте соединений кожа у него была воспаленная и словно омертвелая в воспалении, Снегирьцов это очень ясно видел. Да, сращение нервической системы с механической выглядело гораздо ужаснее на человеке, чем на крысе-мутанте.
— А… почему же он не одет? — спросил Снегирьцов неожиданно высоким голосом.
— Не хочет, не удобно, говорит. Не поверите, едва ли не насильно зимой укутывать приходится, — ответил поручик своим обычным радостным тоном и небрежно потрепал пилота за кожаный мешочек мошонки. Та безвольно мотнулась под его рукой, а поручик еще и потискал слегка яички. Живое тело слегка дернулось, а механическая нога шевельнулась и прижала поручика к животу своего владельца.
— Да, неудобно, одевать, снимать, — прошелестел пилот, склоняя голову, лицо у него было совершенно прозрачное, кукольное, а на коже не росло ни волоска, нигде, даже ресниц не было.
— Понимаю, — пролепетал Снегирьцов, в голове его не было ни единой мысли. — У вас кровь, господин поручик.
— Не извольте беспокоится, господин Снегирьцов, — снова засмеялся бравый жандарм, ему разодрало щеку неосторожным движением паучьей лапы пилота. — Это пустяки, царапина.
Снегирьцов провел двое суток в этой бредовой экспедиции, а может и больше, все было как во сне, бесконечные тропы, осыпи и барханы, растения и мутанты, туман и сера. А по ночам он видел, как поручик вынимал пилота из его протезов и носил на руках к воде, купал, обращаясь бесстыдно, как медбрат с пациентом. А потом овладевал, совершенно не заботясь свидетелями. Рядовые привычно делали вид, что ничего не замечают, г-н Московцев-Фулльман заболел и, мучимый лихорадкой и видениями, ни на что не обращал внимания. А Снегирьцов смотрел, смотрел на них, не отводя взгляда, на сосредоточенно-благоговейное лицо поручика, на беспомощно трепыхающегося в его руках пилота. Тот стонал так жалобно и извивался, и еще у него не стояло, ни разу даже не увеличилось между ног, несмотря на обильные ласки, так и болталось сморщенным мешочком. Но, наверно, он был не против, ведь ни разу не пристукнул поручика протезом.