– Это моя вина, дорогая, только моя. Не плачь, крошка.
Каролина уткнулась ему в плечо.
Они больше никогда не вспоминали о Гейл Бредфорд. Прощаясь с Си Си туманным октябрьским днем перед отъездом на международные гастроли, Каролина поцеловала его и сказала, что займется украшением их нового пентхауса в доме 3525 на Черепашьем Ручье.
Каролина и в самом деле намеревалась так поступить. Не теряя даром времени, она отправилась к своему художнику-оформителю Джин Спакс, но ее не оказалось дома. Разочарованная этим обстоятельством, Каролина решила поехать в Сиело-Виста, чтобы заполнить длинный тоскливый день.
Она нашла его в сарае за домом.
Донни с голым торсом поднимал тюки сена с площадки подборщика и не слышал, как подошла Каролина. Она молча наблюдала за его работой, холодный северный ветер шевелил светлые волосы Донни и обжигал губы.
Спрятав руки в карманы норковой шубы, подаренной накануне мужем, Каролина зашла в темный амбар как раз в тот момент, когда Донни Уиллер поднял высоко над головой огромный тюк сена и встретился с ней взглядом. Он улыбнулся и медленно опустил сено.
Необычная волна возбуждения пробежала по ее телу. Инстинктивно она направилась в глубь сарая, подальше от управляющего ранчо. А Донни решительно подошел к ней и остановился. Не отрывая от нее пристального взгляда, он снял тяжелые рабочие рукавицы и засунул их в боковой карман джинсов.
– Я думал о вас.
– Неужели?
Каролина вся напряглась. А потом у нее сдавило горло, когда стройный ковбой молча кивнул, распахивая мягкие края дорогой шубы, и стал бесцеремонно расстегивать ее блузку.
– Поцелуй меня, – сказал он и приник губами к ее губам.
Несколько месяцев, а если точнее, то несколько лет Каролина находилась рядом с этим красивым, молодым любителем лошадей, и ничего похожего не происходило. Этого не могло случиться и сейчас. Просто не могло. Это какое-то безумие. Она только что попрощалась с мужем в аэропорту. Их отношения были лучше, чем обычно. Каролина не могла сделать этого.
– Господи, я так долго хотел тебя, – сказал Донни Уиллер, скользнув губами по мягкой коже шеи. – И наконец ты пришла.
– Я не понимаю, что ты имеешь в виду. Я не хочу, не могу…
– Ты хочешь и можешь. Ты сама давно желаешь этого, так же, как и я. Я прочитал об этом в твоих глазах. Ты появилась здесь сегодня именно для этого.
– Нет. Это неправда, – сказала Каролина, тяжело дыша.
Через несколько секунд они были полностью раздеты.
– Как долго он будет в отъезде? – спросил Донни.
– Два… два месяца, – прошептала она, хватая его потные плечи.
– Скажи мне, что будешь со мной каждый день, пока он в отъезде.
– Нет… – слабо возразила Каролина. – Я не знаю, почему я… это будет единственный раз…
– Скажи то, о чем я тебя прошу. Скажи, что я смогу обладать тобой каждый день до тех пор, пока он не приедет.
– Да… да, сможешь.
В этот же холодный октябрьский день военный транспортный самолет, рейс 707, приземлился на аэродроме «Лав-Фиелд» в Далласе. Бледнолицый, темноволосый, увешанный наградами молодой прапорщик, опираясь худой рукой на трость из черного дерева, захромал вниз по пассажирскому трапу.
Ему навстречу вышел водитель-солдат. Он отдал честь офицеру и проводил его к армейскому микроавтобусу, окрашенному в камуфляжный цвет. Устроившись в одиночестве на заднем сиденье, раненый офицер снял испещренный каплями дождя зеленый берет, опустил трость между согнутыми в коленях ногами и вытащил пачку «Пэл-Мэл» из кармана светло-зеленой форменной куртки.
Прищурив серые глаза, он закурил сигарету.
– Сэр, я провезу вас через город и доставлю в медицинский Центр для ветеранов, это в нескольких минутах езды от Ланкастера, – сказал водитель, посмотрев в зеркало заднего вида. – А во Вьетнаме было очень тяжело?
Офицер медленно выдохнул.
– По сравнению с чем?
– О… понимаю. Вы не хотите говорить об этом? Хорошо, забудьте, о чем я спрашивал.
– Забыл.
– И все же… – Водитель не мог справиться с любопытством. – Мой двоюродный брат пишет, что там самое дерьмовое место из всех, где он бывал. Он говорит…
Внезапно солдат умолк, услышав смех этого странного человека.
– У вашего брата, очевидно, была беззаботная жизнь, – сказал офицер вялым голосом. – Для меня же служба во Вьетнаме не сильно отличалась от той жизни, к которой я привык. Ведь я с детских лет находился в заключении.
– Неужели?
– Я попал в исправительное учреждение для мальчиков в Гэйтсвилле, когда мне было двенадцать лет. В двадцать один год я очутился за тюремной решеткой в Фолсоме. Наверное, там бы я и провел свою жизнь, если б мой адвокат не заключил соглашение с Дядей Сэмом.[1]
– Какое, сэр?
– Три года назад меня выпустили из тюрьмы и отправили прямо во Вьетнам. С того времени я служил там… пилотом вертолета. Получив ранение, я искупил свою вину кровью и вернулся домой свободным человеком.
Молодой водитель был потрясен этим рассказом.
– Я могу… Я мог бы что-нибудь для вас сделать, сэр?
– Да, действительно, ты можешь мне помочь. Как далеко от дороги расположен «Хокдей»?
– «Хокдей»? Боюсь, что я не…
– Школа «Хокдей» на Мидуэй-роуд.
– Нет проблем. У вас там учится младшая сестра?
Ответа не последовало.
В это время в «Хокдее» была перемена, но большинство школьниц оставались в здании из-за дождя. На улице гуляли только две девочки, от дождя их защищали ярко-желтые накидки с капюшонами. Хихикающие двенадцатилетние подружки бежали по залитому водой четырехугольному двору прямо в направлении остановившегося микроавтобуса, окрашенного в камуфляжный цвет.
Заднее окно машины со следами дождевых капель медленно опустилось, и раненый офицер пристально посмотрел на девочек. Одна из них, та, что была повыше, импульсивно скинула с головы капюшон и, счастливо засмеявшись, замотала длинными темными волосами. Она проворно перепрыгнула через широкую лужу, подобрав повыше накидку и зеленую форменную юбку. При этом на мгновение обнажилось гладкое, загорелое левое бедро, на котором красовалась черная звездная родинка. Потом девочки развернулись и помчались к зданию школы.