– Ой, – сказала Катишь, изо всех сил тряся косичками. – Ой-ой.
Штофреген указал рукой в сторону деревьев.
– Бегите к Колтубановой. Живо, слышите? Пусть слезает с дерева и убирается подальше от своих лемуров. Прячьтесь с ней в том месте, которое она отметила на фальшивой карте. Вам ясно?
– А Аркадий?
– Аркадий будет жить очень долго, – непонятно сказал Штофреген. – Если увидите в лесу чужих – падайте и застывайте. Хоть в лужу лицом. И не дышите. Ждите, пока уйдут. Все, мне некогда.
Он подтолкнул Екатерину в спину и, больше не оглядываясь на нее, нырнул в проход между домиками.
Пафлагонов по-прежнему плыл по своим незримым морям, бездвижный и величавый. Возле лаборатории стояли трое чужаков, озираясь настороженно; один из них был ранен, нехорошо, в левую сторону груди. Второй показывал рукой в том направлении, куда скрылась Екатерина.
Штофреген, не раздумывая, выстрелил в него, но промахнулся. Тотчас все трое обратились против Штофрегена, так что он еле сумел уйти за угол домика. Лучи упорно, с ненавистью, какая бывает иногда присуща неодушевленному миру, лупили в одну точку пространства, и угол домика постепенно начал дымиться.
Штофреген упал на землю и снова высунулся. “Сколько же их? – подумал он. – Я убил одного или двоих. Одного – точно убил”. Он прицелился и провел лучом по горлу врага, стоящего прямо напротив. Одновременно с этим окно лаборатории лопнуло, и оттуда выпали несколько папок и большая стойка с колбами. Вырвался и с дикими криками умчался лемур, у которого Шумихина брала кровь для исследований.
А затем из раскрытой двери вышла сама Шумихина. Она сделала несколько коротких шагов, взялась обеими руками за плечи одного из бандитов и повисла на нем. Тот сердитым рывком освободился и сбросил ее на землю.
Шумихина упала элегантно, с достоинством, казалось бы, невозможным при подобных обстоятельствах. Она была причесана так туго, что ни один волосок из ее прически не растрепался.
Штофреген смотрел на нее – как ему самому казалось, непростительно долго, совершенно выпав из общего хода времени, – и с каждым мгновением старел, словно находился в зачарованном холме, и над его головой в считаные секунды пробегали целые века.
“Обезьяна в театре, – думал он. – Скандал, отставка, но без ущерба для чести. Теперь – все. Я убил самого себя. Я допустил гибель двух человек. Я потерял их”.
Шумихина не двигалась безнадежно, и вдруг из тугого узла ее волос выпала шпилька, и тотчас одна прядка вышла на волю. Ветер зашевелил их, и это был Штофрегену сигнал: пора подниматься и уходить.
Он осторожно отполз назад, под укрытие дымящегося угла. Пластик вонял неприятно и отекал вниз тяжелыми черноватыми каплями, как плачущая свеча. Смерть женщины отвлекла врагов совсем ненадолго, и при первом же движении Штофрегена они вновь принялись стрелять.
Больше не таясь, он вскочил на ноги, метнул последние несколько лучей и побежал. За ним погнался только один, но Штофреген так непредсказуемо скакал, мечась из стороны в сторону, так приседал и подпрыгивал, что ни один луч его не задел. И только на входе в лес враг наконец мазанул его по ноге. Рыча и всхлипывая, Штофреген ввалился в чащу и там упал, скатившись в канаву.
Он знал это место. Под вздыбившимся корнем там имелась крохотная сырая пещера, и человек, особенно небольшого роста и щуплый, вполне мог в ней укрыться.
Штофреген так и не понял, что произошло дальше: то ли преследователь счел его убитым и попросту поленился идти в лес, то ли он все-таки побывал там, но, не найдя своей жертвы, вскоре вернулся.
Спустя какое-то время Штофреген выбрался наружу. Он вовсе не отдавал себе отчета, как долго просидел во мху. Достаточно долго, чтобы вымокнуть и замерзнуть.
Он прислушался. В лагере было тихо – должно быть, чужаки ушли оттуда. Лес мерно дышал, наполняя воздух привычными звуками. Птицы кричали бесстрашно, вдалеке журчала вода.
Штофреген перевязал себе ногу. Попытался представить Татьяну Николаевну в белой косынке с крестом и со шприцем в руке. Шприц стеклянный, в нем устрашающая жидкость. Игла – очень длинная. На лице Татьяны Николаевны – мечтательная улыбка.
Но картина рассыпалась. Просто болела нога.
Он взял палку и захромал к стоянке лемуров – подбирать оставшихся.
Колтубанова встретила его на тропинке. Катишь, измазанная жидкой грязью с головы до ног, то затихала, то вновь принималась плакать, но даже жгучие слезы не могли очистить ее лица.
– Я насчитал человек семь, – сказал Штофреген вместо приветствия. – Не знаю еще, кто они, но выясню.
– Я знаю, – сказала Колтубанова. Она нахмурилась, отчего ее сросшиеся брови сломались и пошли зигзагом. – Это браконьеры.