– А ну слазь! – завопил дворник, пытаясь достать Стефанию метлой.
Стефания прилипла к трубе, как кошка к древесному стволу. Спускаться она боялась, подниматься наверх – не понимала как, потому что выше две скобы отсутствовали и труба слегка отходила от стены.
– Слазь, кому говорят! – надрывался дворник. Метла пару раз, подлетев, мазанула Стефанию по ногам.
– Ой! – взвизгнула Стефания.
В дверях показалась Татьяна Николаевна и, увидев дворника, атакующего ее сестру, ни мгновения не колебалась. Она метнула в него своей сумочкой – очень тяжелой сумочкой, поскольку в ней лежал новый роман г-на Юганова, – и гневно воскликнула:
– Вы не имеете никакого права!
Сумочка ударила дворника по руке, и он удивленно выронил метлу.
– Негодяй! – наступала на него Татьяна Николаевна. – Немедленно отдайте мою сумку! И подберите эту вашу отвратительную метлу!
– Я на муниципальном жалованье, – сказал дворник, однако сумку подобрал и ошеломленно вернул ее Татьяне Николаевне. – Вы производите смущение.
– Коли такой застенчивый, так нечего вам делать на муниципальном жалованье! – сказала, вися на трубе, Стефания. – Смущают его!.. Больно вы нежный для дворника!
– А вы больно разговорчивы, – не остался в долгу дворник. – Ну, слезайте!
– Мне никак, – созналась наконец Стефания. – Я боюсь вниз, а наверху крепления нет.
– Безобразие! Могли бы следить за креплениями! – опять возмущенно заговорила Татьяна Николаевна.
– Снимите меня! – закричала Стефания. – Она шатается!
Дворник плюнул и ушел за приставной лестницей.
Тут окно на третьем этаже распахнулось, и оттуда высунулась лохматая голова Кокошкина.
– Хватит шуметь! – страдальчески произнесла голова. – Сколько можно! У человека виски разламываются…
– Петр Андреевич! – обрадовалась Татьяна Николаевна. – А мы к вам стучим-стучим, вы не отворяете, и денщик ваш ровным счетом ничего не знает…
– Каналья! – сказала, исчезая в окне, голова Кокошкина.
Стефания величаво спустилась по подставленной лестнице, которую держал дворник, и на прощанье одарила его гривенником.
– Вот вам за труды, – молвила она. – Присовокупите к муниципальному жалованью.
С этим сестры Терентьевы опять вошли в дом и проникли наконец на квартиру Кокошкина.
Кокошкин в растерзанном халате, тяжко похмельный, стоял посреди и угрюмо смотрел на них, а Татьяна Николаевна, приподняв брови, озирала открывшийся ей беспорядок. Стефания уселась на подоконнике и выглянула во двор.
– Высоко! – сказала она. – Хорошо, что меня сняли. Могла бы повредить себе что-нибудь при падении. А что вы заперлись и не отвечаете? Мы ведь должны были вчера встретиться на аэродроме и вылетать.
При последних словах, таких простых и произнесенных так бесхитростно, лицо Кокошкина передернулось, точно от сильной боли. Татьяна Николаевна со строгим лицом села в кресло возле окна и открыла фрамугу, потянув за шнур.
Денщик мимолетно мелькнул в дверном проеме, но тотчас скрылся.
– Петр Андреевич, – сказала Татьяна Николаевна, – вам нет нужды от меня таиться. Вы уже признавались как-то раз, что я обладаю выдержкой, умом и… чем-то там еще, необходимым для принятия самых тяжелых испытаний. – Она улыбнулась. – Помните?
Он не отвечал, тупо рассматривая какой-то одному ему понятный узор на стене.
Что тщился он прочесть в таинственных линиях, образованных пролитым кофе и потугами фабриканта обоев на изящество? Какая карта представала ему в эти миги, куда уносился он в мыслях?
– Прошу меня извинить, – вдруг произнес Кокошкин и надолго скрылся в ванной комнате.
Татьяна Николаевна переменила позу в кресле, протянула руку и взяла с пола открытую бутылку. Затем преспокойно глотнула оттуда два раза и отшвырнула ее в угол.
– Он вчера напился, – сказала сестре Стефания. – Я в первый раз вижу такое. Безобразно пьяного, отвратительного мужчину.
Татьяна Николаевна сжалась и стиснула пальцы.
– Я бы хотела, – сказала она, – привести его в чувство, а затем связать и вколоть ему сыворотку правды. Чтобы он рассказал все. Весь вывернулся наизнанку.
– Судя по звукам, он и так выворачивается наизнанку, – заметила Стефания.
– Фу, Стефания, как ты можешь!..
Девочка пожала плечами: