Мохим умолкла, не смея произнести то, что хотела: «Боюсь, как бы этот океан не проглотил вас!»
Бабур думал о том же, ночами его страшил тот же океан.
— Битвы не бывают без крови, — решительно отрезал он. — Вы знаете это, Мохим. Что с вами сегодня?
— Я боюсь… Боюсь за Хумаюна… Пусть Хумаюн останется в Кабуле, еще раз умоляю вас!
Ах, женщина, женщина! Как ясна твоя невысказанная мысль: «Если муж погибнет в бою, пусть останется живым сын».
— Хумаюн — наследник престола! — с досадой вскрикнул Бабур. — Он должен быть при войске… Почему вы забыли, что так повелось издавна?
По старому обычаю властелинов, если в далеком походе гибнет шах, то наследник должен возглавлять войско. Иначе войско могло перейти на сторону других возможных «соискателей» престола. Бабур напомнил сейчас об этом обычае. Не сказав прямо, он сказал жене: «Если мне суждено пасть, Хумаюн должен заступить на мое место, потому и беру его с собой!»
Мохим-бегим поняла. Ей стало еще тяжелее. Индия вдруг представилась ей страной, откуда нет возврата. На глаза навернулись слезы.
— О боже! Почему столь жесток этот мир?
Бабур молчал.
НОВЫЕ БЕРЕГА:
ЛАХОР, ПАНИПАТ, ДЕЛИ
Чем дальше двигалось войско, тем гуще становились джунгли.
Корни высоченных баньянов выпирали из земли и, сплетаясь с нижними ветвями, вновь уходили в землю, врастали в нее. Толстые стебли хаотично вьющихся лиан обнимали стволы деревьев, образуя непроходимые встопорщенные заросли-стены — от пят до неба. А под ногами какие-то ползучие травы и кустарники скрывают почву от взгляда.
Нечем дышать: воздух спертый, влажный, туманит голову.
Бабур одет в легкую шелковую рубаху, — доспехи тяжелы и всаднику и коню — и все же обливается потом. Смотрит на высокие вершины баньянов: их качает ветер, но сюда, в джунглевую чащобу, он не проникает. Голова кружится, и кажется, что это коня поводит из стороны в сторону какая-то неведомая сила.
То и дело кричат и взвизгивают где-то в ветвях обезьяны. Иногда доносится неприятно-резкое квохтанье павлинов.
Вдруг закричал один из нукеров, из тех, кто сквозь заросли вел верблюдов.
— Что там случилось?
— Змея укусила!
— Тут кобры, кобры!..
Трудно людям, трудно лошадям. Мнится, что и деревянным арбам, на которых лежат пушки, тоже трудно.
На коне, обляпанном какой-то жижей, вроде болотной, перед глазами Бабура возникает уста Аликул: глаза полны тревоги.
— Повелитель, нет сил провезти тяжелые пушки через эти дебри! К тому же — болота вокруг. Все арбы застряли…
Бабур обернулся к Тахиру, ехавшему несколько позади:
— Бек, давай-ка сюда проводника!
Проводник Лал Кумар ехал впереди на слоне. Так, на слоне, и явился, — Тахир решил, что это будет быстрее. Увидев слона, буланый Бабура заволновался, зафыркал, но Лал Кумар остановил громадину животное на расстоянии, что-то шепнул ему в огромное ухо — слон задрал хобот и помог хозяину спуститься. После этого Лал Кумар подошел, поднес ко лбу сложенные руки и поклонился Бабуру. Тот сказал на фарси:
— Дорога нам не подходит. Надо найти другую.
— О великий шах, мы в Пенджабе, — и все пять рек[145] разлились. Все другие дороги — под водой.
— Нам известно, что в Пенджабе много дорог. И таких, что по ним могут проехать на арбах. А тут наши арбы застряли. Мы что, проводник, заблудились?
— Нет, нет, великий шах! Где застряли ваши победоносные арбы?.. Разрешите, мой слон их вытащит. Надо идти… Не надо стоять. Если будете идти и сегодня, завтра выйдем на хорошие дороги. Уже близок Лахор.
— Берите слона, пусть вытащит арбы. — Уста Аликул поклонился Бабуру. Лал Кумар — легкий, кожа да кости! — с помощью черного слона-великана быстро взобрался к нему на спину; понукая слона ударами пяток по бокам и редкими касаниями по загривку железным прутом с загнутым концом, он направил животное вслед Аликулу к арбам.
Могучий слон быстро и без натуги выволок их из хляби.
На одной арбе, постанывая, весь посинелый, лежал нукер, укушенный змеей. Вряд ли останется он в живых, но все же товарищи обложили место укуса целебными растениями и, чтобы яд не слишком скоро распространялся по телу, туго стянули арканом ноги, сдерживая ток крови…
Снова двинулись пушки. Снова, мучаясь, стали продираться сквозь заросли воины. И снова слон Лала Кумара был впереди.
Долго и медленно шло войско. Воздух становился все более затхлым. Дышалось все труднее.
За полдень на берегу реки Рави появился Хиндубек с сотней вооруженных своих людей.
Хиндубек происходил из делийской знати. Не поладив с Ибрагимом, лет семь назад он ушел в Кабул и поступил на службу к Бабуру. Ему уже перевалило за сорок, а в отваге не уступал и молодым, в чем убедился Бабур во время прошлого своего индийского похода, прикидочного. Но не одной отвагой привлек к себе Хиндубек Бабура, — тем еще, что стремился покончить с раздробленностью своей страны и хотел достичь этой цели без лишнего кровопролития. Хиндубек хорошо владел тюрки и фарси, был достаточно образован — почему и стал одним из беков, душевные беседы с которыми любил вести Бабур. Кстати, в прошлый поход благодаря умным посредническим действиям именно Хиндубека город Бхира на берегу реки Джилам открыл свои ворога Бабуру без боя. После чего Хиндубек был поставлен наместником в сей богатый вилайет. Теперь Бабур надеялся столь же мирно овладеть Лахором. Хиндубек вел о том переговоры с лахорским эмиром, который, кажется, склонялся к тому, чтобы признать главенство над собой Бабура.
Бабур еще издали узнал Хиндубека и отвернул коня с дороги, пропуская воинов вперед: желательна была беседа в сторонке.
— Повелитель, намерения Давлат-хана худые, — сразу начал Хиндубек. — Он готовился расправиться со мной, я бежал.
— Почему же он так изменился? — Бабур постарался спросить это спокойно. — Ведь ранее он прислал к нам в Кабул своего сына, Дилавар-хана, и тот договорился с нами… Я уважал Давлат-хана за седины его!
— Давлат-хан забыл про все это. Нацепил на пояс две сабли. Смысл сего растолковал мне как раз Дилавар-хан: одну саблю он, оказывается, точит против султана Ибрагима, другую — против вас.
— И сын его тоже враждебен нам?
— Нет, Дилавар-хан доброжелателен, помнит уговор, хочет сдать нам Лахор без боя, чем и доказать свою преданность. Он-то меня и спас от смерти, предупредил, что отец замыслил расправиться со мной… Ну, а старший сын, Газихан, — на стороне отца.
— И Олам-хан?
— Тот боится Ибрагима… Он же потерпел поражение от делийского султана, теперь боится воевать. Но когда вы прибудете в Лахор, явится, я думаю, к вам с изъявлениями верности. Главное препятствие — это Газихан. Он влиятелен среди беков больше отца. Одолеем его — все беки будут на вашей стороне. Я верю, что Лахор вы получите без боя. Но… почему вы идете на Лахор такой плохой дорогой?
— Нас ведет проводник, которого выслали к нам пенджабские союзники.
— Где он, этот проводник? Разрешите мне прощупать его.
Снова послали за проводником.
Лал Кумар, восседая по разрешению собеседника на слоне, коснулся ладонями лба, поклонился Хинду-беку. Тот поздоровался тем же, индусским, манером, выпрямился в седле, спросил (на хинди):
— Откуда будешь?
— Из Агры, сахиб[146].
— А как очутился в Пенджабе?
— В поисках работы… кормиться же надо.
— С таким слоном, да не найти работы у султана Ибрагима Лоди?
— Ибрагим Лоди скупой. Собрал все золото и запер у себя в сундуках — тратить не хочет. В отчаянии мы все…