Чванливый ум утешает и оправдывает завоевателя, а вот совесть… совесть… Бабур вспомнил тревоги и страдания Мохим-бегим перед тем, как он решился идти в поход. Женским чутьем своим, материнским сердцем она предчувствовала нынешние страдания.
«Моего мужа убили твои воины. Если сможешь, верни ему жизнь, тогда и я останусь жить!» Разверзлась земля под ногами Бабура. Самая страшная пропасть не позади, не на панипатском поле. Еще впереди она! Ведь и тот проводник в Пенджабе, которому удалось убежать на слоне… как его… Лал Кумар… он тоже кричал: «Завоеватель! Чужак! Ты убил тысячи наших братьев!»… А как же иначе могут думать люди, что пострадали от нашествия завоевателей и потеряли близких в битвах с ними? Это не твои города, не твои села, Бабур. «Возвращайся в свою страну!»… Какую? Куда? И кому он сумеет объяснить, кто поймет, что он шел сюда с благими намерениями? Перепрыгнуть через пропасть непонимания — сможет ли он, если не сегодня, так завтра?
В душе проснулось старое гнетущее чувство безысходности, бессилия, чувство неудачника, чьи дела всегда идут не так, как следует, чьи победы (даже победы) всегда оборачиваются ущербом. Почему судьба не дала ему победить в Мавераннахре? Панипатская победа будет прославлена в веках, он это знал, он чувствовал, что так будет, но… сегодня, сегодня ему не смыть с себя черного пятна завоевателя… сегодня он понял, почему не смог позавчера написать радостную газель в честь своей победы.
В тетради остались одни перечеркнутые строки. Радости не было истинной и позавчера, вернее сказать: за нею таилась горечь, которая и прорывалась наружу.
Эта горечь — вот правда!
Бабур взял перо. Словно ручей, зазвенела первая строчка:
Он посмотрел вдаль, на реку. Спокойно струилась вода. Красновато-багровые блики — следы закатного солнца — играли, слепили глаза. Кровь на волнах, всюду и везде кровь!
Исповедуясь перед собой, Бабур написал:
В сумерках четырехвесельная лодка под пышным балдахином приблизилась к шахскому кораблю. Стражник крикнул:
— Кто там, на лодке?
Бабур прислушался к ответу.
— Мирза Хумаюн просит позволения увидеть великого шаха, — отозвались с лодки басом.
Бабуру и самому захотелось поговорить с сыном по душам, наедине. Позвал слугу, приказал:
— Скажите там, пусть Хумаюн быстро поднимется ко мне!
Вскоре на лестнице послышались легкие шаги. Вот и Хумаюн! Глаза сияют молодым задором, усы. еще не загустели, не закустились, но от разворота плеч и груди веет мужской силой. Ни горестей духа, ни слабостей тела не существует пока для Хумаюна. «В восемнадцать лет и я был таким же. Что осталось теперь от того джигита?» — от этой мысли Бабур ощутил, как усиливается боль в груди и в голове.
После взаимных приветствий Хумаюн сел напротив отца, чуть ослабил пояс халата и, улыбаясь, вытащил до этого спрятанную на груди маленькую шкатулку, отделанную перламутром.
— Откройте и взгляните, повелитель.
Бабур не спеша открыл коробочку. Внутри нее на бархате лежал какой-то камень, а лучше сказать — сверкающая звездочка. Неужели алмаз? Величиной с орех — и алмаз? Бабур видел на своем веку немало самых различных драгоценных камней, но такого большого алмаза не видел, даже представить себе не мог, что подобные бывают.
— Что это за камень?
— Алмаз.
Камень купался в собственных лучах.
— А вес какой?
— Семь-восемь мискалов[156].
— Такой большой алмаз?
— Я позвал к себе ценителя алмазов, повелитель, и дал ему осмотреть камень. Оказывается, это знаменитый Кохинур[157]. Во всем мире, оказывается, нет алмаза крупнее. И стоит он больше, чем полные сундуки золота.
— Я слышал, что у повелителя Банолы султана Алавиддина есть один изумительный алмаз, несравненно прекраснее и дороже других алмазов. Молва утверждает, будто стоимость его такова, что может окупить расходы большого государства за целый месяц.
— А по словам того самого ценителя стоимость Кохинура может сравняться с расходами всех государств дар-уль-ислама в течение двух с половиной дней… Так он сказал! — Хумаюн весело рассмеялся.
— Откуда ты взял его?
Хумаюн смутился, отвечая:
— Мне его подарили… в семье магараджи Гвалиора.
— За что?
Хумаюн начал свой рассказ застенчиво, лишь постепенно воодушевляясь.
— Повелитель-шах, конечно, знает, что магараджа Бикрамадитья, чей род вот уже сто лет управляет Гвалиором, страной, сказочно богатой, не пошел под руку Ибрагима Лоди, долгое время воевал против делийского султана и все же вынужден был отдать город Гвалиор Ибрагиму, а сам ушел в Шамсабад, где затем и скончался.
После победы над Панипатом бабуровская конница, ведомая Хумаюном, выйдя из Дели, заняла Шамсабад, где в замке жили две дочери, сын и вдова покойного раджи. Двадцатилетний сын уверял Хумаюна: «Ибрагим Лоди был не только вашим, но и нашим врагом, мы тоже радуемся, что он сокрушен. Теперь разрешите нам вернуться из Шамсабада в наш родной край, в Гвалиор». Хумаюн отнесся к молодому магарадже с участием, но сказал ему, что до возвращения их семьи в Гвалиор он сам разрешения дать не может, это — дело отца, надо ждать прибытия в Шамсабад шаха Бабура. Замок же магараджи будут охранять пятьдесят лучших нукеров во главе с беком Вайсом… И вот ночью он, Хумаюн, спавший в шатре в саду этого замка, был разбужен шумом и криками, что доносились откуда-то изнутри здания. Хумаюн вбегает в замок вместе с телохранителями и видит, что один из нукеров Вайс-бека лежит мертвый в луже крови у порога двери, ведущей во внутренние покои, а восемнадцатилетняя дочь раджи на ступеньках лестницы дрожащими руками пытается подобрать с полу часть полотнища своего сари, чтобы прикрыть оголенные плечи. Еще он видит, что пятеро нукеров окружили ее брата и выбивают из его рук саблю.
А произошло вот что. Вайс-беку приглянулась одна из двух дочерей покойного магараджи, и он вознамерился с помощью этих самых нукеров силой затащить ее в свою комнату. Брат стал на защиту сестры. Ударом сабли свалил нукера, который схватил девушку, чтобы унести ее на руках.
Хумаюн приказал тотчас отпустить раджу.
— Джигит, защищающий честь сестры, достоин уважения, — Хумаюн гневно оглядел насильников нукеров. — Вы слышали, что наш шах Бабур повелел вести себя благородно с благородными людьми Индии? Развратного Вайс-бека за пренебрежение к высочайшему указу — в темницу! А вам, кто потворствовал насилию, — по десять ударов плетью каждому!
Потом он встретился с вдовой магараджи. Высокородная, она была образованной женщиной, знала несколько языков. Она обратилась к Хумаюну на фарси:
— Амирзода, вот в этой шкатулке — самое большое из всех наших богатств. Но мои дети для меня дороже всех богатств мира. Вы защитили честь дочери, отстояли жизнь сыну. Значит, и мне вернули жизнь. Позвольте подарить вам этот алмаз — знак моей благодарности…
К концу своего рассказа Хумаюн немного обеспокоенно смотрел на отца. «Я прав, — думал он, — но смерть нашего нукера не отмщена, а наказание Вайс-беку, может быть, слишком сильно? Все-таки это наш бек!»
157
Кохинур — «скала света». Один из самых знаменитых алмазов. Ученые установили, что история его «странствий» по рукам начинается с 1304 года. Сейчас этот алмаз находится в Лондоне.