- Что вам известно о его личной жизни? Он посвящал вас в свои дела? - ласково спросил Джон.
- Роджер очень любил свою бабушку и очень горевал, когда она скончалась - от рака, пару месяцев назад. Еще у него есть друг Тед - о, вы знаете, да? - мне кажется, Роджер был влюблен в него. А больше никого и не было. Может, приятели школьных лет, с которыми они изредка встречались в пабе. Роджер был замкнутым человеком. Впрочем, тут другие и не работают.
- Почему это? - быстро уточнил Джон.
- Политика руководства. Клиенты особенные и иногда обсуждают здесь свои деликатные дела. Чем работник замкнутее, чем меньше его круг общения - тем меньше шансов случайно разболтать что-то важное.
- Как вы думаете, мисс Грантэм, у Роджера могли быть денежные проблемы, большие долги?
- Нет, это не про него, - улыбнулась Джейн. - Он был такой предусмотрительный, умел считать деньги. Роджер хотел купить небольшой домик поближе к морю, копил деньги на свою мечту. Он бы ни за что не влез в какую-нибудь сомнительную аферу.
- Люди иногда поступают совершенно непредсказуемо, мисс Грантэм, - протянул Шерлок задумчиво. - Познакомьте нас с мистером Ашером, прошу вас.
- Да, конечно, - кивнула Джейн, - нам сюда.
Остин Ашер отошел от стойки, куда немедленно встала Джейн - клиентов нельзя было оставлять без внимания ни на секунду. Впрочем, в зале находилось всего два человека, и оба не проявляли к бару ни малейшего интереса. Один из них поглощал невероятных размеров обед, а второй, кажется, просто уснул в кресле.
- Вот как люди наслаждаются изысканными удовольствиями, которые может предоставить ваше заведение, - объедаются и спят, - насмешливо протянул Холмс. - Шерлок Холмс. Это мой коллега доктор Уотсон.
- Смысл изысканных удовольствий в том, чтобы не быть слишком частыми, мистер Холмс, - вежливо ответил Ашер, сверкнув темными глазами и вяло пожимая предложенную доктором руку. - Постоянные клиенты знают, что здесь доверительная атмосфера и можно позволить себе просто расслабиться.
- У мистера Миллса были особо любимые клиенты? Или наоборот? - спросил Джон.
- Роджер мог думать о любом члене клуба что угодно, но нам категорически запрещено обсуждать это между собой.
- То есть вы тут работаете несколько лет бок о бок и не представляете, что ваш ближайший коллега думает обо всех этих типах? - скептически приподнял бровь Шерлок. - Позвольте вам не поверить.
Остин слегка поморщился:
- Я, конечно, могу делать некоторые предположения. Есть клиенты, которые не слишком приятны в общении в принципе, думаю, к ним мы все относимся одинаково. Были такие, которые делали неприличные намеки Роджеру, мне или Джейн, но мы это просто игнорировали. Клиенты заранее предупреждены, что неформальные контакты с сотрудниками клуба запрещены, - ну они и не настаивают. Что, разве не найдут они себе другого смазливого бармена, если потребуется?
- А мог кто-то из них оказаться чересчур настойчивым? Мог кто-то наплевать на правила? - вкрадчиво уточнил Холмс.
Ашер спокойно выдержал взгляд нависшего над ним Шерлока (Джон позавидовал стойкости молодого человека):
- Вряд ли клиент оповестил бы меня о нарушении правил. И я совершенно точно не слышал о таком от Роджера.
***
- Замечательное место, - выдохнул с силой Холмс, когда они с Джоном вышли на улицу. - Никто ничего не видит, не слышит и не скажет.
- Но они говорят куда больше и охотнее, чем в “Диогене”, - улыбнулся Джон. - Теперь домой? Кстати, как ты узнал, что Хаккет трахает секретаршу?
- Кожаный диван в его кабинете. Отличные отпечатки влажных ладоней на спинке, заметные под определенным углом освещения, а между ладонями - такие смазанные, округлые, будто кого-то нагнули и прижали пышной грудью. На самом деле, просто догадка.
Шерлок пожал плечами и направился к улице, где можно было поймать такси. На улице стемнело, но жизнь и не думала замереть до утра - не в этой части Лондона, по крайней мере. Люди хотели веселиться даже ночью в воскресенье.
Домой ехали молча. Джон прикрыл глаза и казался задремавшим, Шерлок, вперившись в одну точку, пытался разложить по полочкам информацию - ее отсутствие! - полученную на месте преступления и в “Энотере”.
Зачем душить, стрелять и проламывать череп? Зачем этот нелепый способ убийства, о чем он говорит? Удар по голове в данном случае был самым логичным действием - он позволял получить материал для кровавой инсценировки, если она была целью, а не жалкой попыткой сбить полицию со следа. Но Шерлока не душили перед прыжком с крыши, в него не стреляли. Значит, послание о “мертвом” Холмсе - это не послание целиком, лишь его часть. Может, это вообще послание не ему?
Но кому же тогда может быть интересен такой труп? Полиция и так интересуется всеми трупами без исключения. Да ладно, Шерлок, некоторые покойники очевидно более эффектны. Наверняка Андерсон был счастлив целую секунду. Однако, справедливости ради, ни Андерсон, ни Донован счастливыми не выглядели. Шерлок по-прежнему считал идиотами всех вокруг, а этих двоих и подавно, но догадывался, что ни эксперт, ни сержант не желают ему смерти всерьез. Через одну его “смерть” они уже прошли: после возвращения Холмс изводил парочку особенно старательно, если, конечно, на секунду переставал думать о Джоне.
Шерлок уже перестал бороться с тем, что его мысли возвращаются к Джону всегда, в ходе любого рассуждения. Словно мозг больше не мог иначе функционировать. Джон не был просто его соседом, блогером, другом, партнером, возлюбленным - это была константа, единственная устойчивость в ненадежности жизни, точка опоры, благодаря которой Шерлок мог перевернуть землю.
Фактически он и перевернул - из-под земли выгрыз Себастьяна Морана, самого смертоносного наследника Мориарти, который выполнял приказы почившего босса с яростью и железобетонной целеустремленностью. Моран был чрезвычайно коварен и скрытен, но от его смерти зависела жизнь Джона, и одно это было достаточным стимулом. Холмс никогда не планировал рассказывать Джону, что он, Шерлок, лично выпустил всю обойму в тело ненавистного врага.
***
Дома было тепло и пахло корицей - миссис Хадсон испекла маленькие сдобные булочки и принесла несколько штучек своим жильцам. Булочки, в маленькой корзинке, накрытой полотняной салфеткой, стояли в центре девственно чистого кухонного стола. Шерлок рассеянно подцепил длинными пальцами одну из них и в два приема проглотил. Джон, сняв и повесив куртку, стоял в дверном проеме кухни и с легкой усмешкой наблюдал за Холмсом.
- Чай будешь? - спросил Джон.
- Буду, если ты будешь, - пробормотал Шерлок, облизывая губы.
Джон кивнул и прошел к плите. Вообще-то в доме был отличный электрический чайник, но Джон предпочитал старинный металлический и немного помятый раритетный сосуд, принадлежащий миссис Хадсон, которым та любезно разрешила пользоваться. В некоторых местах металл потемнел от времени, но на вкус чая это не влияло.
Джон достал кружки, сахар и молоко и оперся бедром о буфет. Шерлок уселся за стол напротив.
- Джон, ты… - нерешительно начал Холмс после паузы и умолк.
- Нет, Шерлок.
- Что “нет”? Я же еще ничего не сказал!
- Просто “нет”. “Нет” на всякий случай. Со мной все в порядке, и я не намерен обсуждать то, как я сегодня впал в прострацию на глазах у посторонних. С твоей стороны было бы тактично дать мне забыть об этом позоре, - улыбнулся Джон, но в улыбке его была твердость.
- Джон, никто в здравом уме не будет считать это позором. Это было естественной реакцией на шок.
- И тем не менее, Шерлок, я что-то не увидел там других зрителей, распластанных по стенам. Все, я хочу закрыть тему. Я серьезно.
Чайник вскипел, и Джон отвернулся, чтобы приготовить чай. Несколько минут прошли в тишине. Шерлок хотел прекратить разговор, раз этого пожелал Джон, но вместе с тем ему отчаянно хотелось вычислить, что чувствует тот сейчас. Стыд: за свою реакцию? Страх: за Шерлока? Вину? За что ему испытывать вину? Всегда равнодушный к чувствам других людей и плохо ориентирующийся в эмоциональном мире, Холмс готов был жадно впитывать любые проявления чувств от Джона. Но именно сейчас, после возвращения Шерлока, Уотсон стал сдержанным как никогда. Словно он боялся выдать нечто, что может испортить их отношения. Он винит меня в том, что я бросил его, но слишком благороден, чтобы открыто возненавидеть? Шерлок остро ощущал эту недосказанность, и она бесила его сильнее, чем все нераскрытые дела прошлого.