Выбрать главу

— Ствол, у тебя сигаретки не будет?

Подземная корова

Я поднимаюсь по лестнице, приставленной к стене дома снаружи. Это дом Звездочкиной мамы. А лестницу я украл рядом, в соседнем саду. Я поднимаюсь по лестнице вверх, а во мне поднимается боль. Мы поднимаемся вместе. Боль — внутри, я — снаружи. Поднимаемся до самого верха. Я тихонько стучусь в окно. Это Звездочкино окно, то есть окно ее комнаты, которая в доме. Который дом ее мамы.

Звездочка открывает окно и выглядывает наружу. Лицо у нее удивленное. Она открывает окно и говорит:

— Это ты. — Она шепчет: — Что ты тут делаешь...

— Привет, — говорю. — Я пришел за тобой. Буду тебя спасать. Давай собирайся. Пойдем погуляем.

— Мне нельзя никуда выходить. Мама не разрешает.

— Пойдем, — говорю. — Я тебя буду ласкать и вообще делать приятное.

— Я никуда не пойду. Мне нельзя.

— Ну пожалуйста, Звездочка. Ну пойдем. Мне так хочется поласкаться.

— Не могу. Мне нельзя. — Звездочка качает головой и говорит: — Я никуда не пойду лишь потому, что тебе вдруг хочется поласкаться.

— Ну пойдем, Звездочка. Я тебя очень прошу.

— Нет.

— Мы только чуть-чуть поласкаемся, — говорю. — А потом ты вернешься.

— Я никуда не пойду. — Звездочка говорит: — Если я выйду совсем на немножко, а потом сразу вернусь обратно, то какой смысл выходить? С тем же успехом я могу сразу остаться дома и вообще никуда не ходить.

— Тогда можно я войду к тебе? — говорю. — Мы чуть-чуть поласкаемся там, у тебя. А потом я уйду.

— Нет. — Звездочка говорит: — Если ты хочешь просто по-быстрому поласкаться, а потом сразу уйти, тогда тебе лучше вообще не заходить. Мне вообще непонятно, зачем ты пришел.

— Я только просуну голову в окно, — говорю. — И чуть- чуть поласкаю тебя языком. Я даже не буду входить.

— Нет, не надо.

— Тогда можно я суну в окно безобразника?

Звездочка качает головой.

— Хочу засунуть его в тебя. Ну, как ты любишь.

Звездочка качает головой.

— Да я даже не буду входить, — говорю. — Просто вытащу безобразника, и просуну его в окно, и засуну в тебя.

Звездочка смеется. Я ее рассмешил, сказал что-то смешное. На самом деле мне даже не хочется доставать своего безобразника, и все такое. Мне просто хочется, чтобы Звездочка рассмеялась.

— Ничего не получится. — Звездочка говорит: — Он у тебя не такой длинный, ну, твой безобразник.

— Все получится, — говорю. — Я его тренировал, ну, чтобы он растягивался.

— Ничего ты не тренировал.

— Он у меня очень длинный. Как длинный носок.

— Нет, не длинный.

— Тогда разреши мне войти, — говорю. — И засунуть его в тебя у тебя в комнате.

— Нет.

— Все будет хорошо.

— А вдруг не будет?

— Если он безобразник, — говорю я вполне резонно, — это не значит, что от него будут какие-то неприятности и безобразия.

— От него всегда только одни неприятности и безобразия.

— Да нет, — говорю. — Это просто такое название. Безобразник. А он совсем даже не безобразит, ну, разве что самую капельку.

— Ну...

— Название вещи и вещь — это две разные вещи.

— Он называется безобразником, потому что от него одни безобразия. И неприятности. — Звездочка говорит: — И мы всегда из-за него ссоримся.

— Мы можем назвать его как-нибудь по-другому. Как- нибудь так, чтобы не спорить. И чтобы от него не было безобразий. И тогда, если мы назовем его по-другому, никаких безобразий не будет.

— Все равно он останется тем же, чем был, даже если назвать его как-то еще. — Звездочка пожимает плечами и говорит: — Все равно он останется точно таким же. Другое название — оно ничего не изменит.

— Тогда давай сделаем так, — говорю. — Ты выйдешь ко мне. Все равно, если честно, я ни о чем таком вовсе не думал. И даже не собирался. Я пришел совершенно не потому. Я пришел, чтобы тебя спасти. Как тогда, когда мы спасали ту тетеньку. От того парня, который был злым волшебником. Мы хорошо всех спасаем, правда?

— Это я спасла тетеньку. — Звездочка говорит: — А ты ничего даже не делал. Ты никого не спасал, потому что ты плохо спасаешь.

— Тогда спасайся сама, — говорю. — А я подожду тут, снаружи.

— Тогда это вообще не имеет смысла. Нельзя спасать себя самому, надо чтобы кто-то тебя спасал. Иначе это вообще не спасание. Это просто я выйду наружу. Просто выйду и все, без спасания.

— Тогда выходи. Выходи, Звездочка, я тебя очень прошу. Мы поиграем. И пойдем к Коробку, и возьмем у него таблетки.

— Таблетки. — Звездочка говорит: — Он даст нам таблетки?

— Ага, — говорю.

— Ну хорошо. — Звездочка говорит: — Сейчас только спрошусь у мамы.

Проблема со Звездочкой в том, что если она собралась у кого-нибудь что-то спросить, то она обязательно пойдет и спросит. Спросит что-то такое, чего ей обязательно не разрешат и вдобавок рассердятся. Но Звездочка все равно пойдет спрашивать. А потом на нее непременно рассердятся. Мы все это уже проходили.

Вот как все было. Когда я сказал: Звездочка, выходи просто так, не надо ничего спрашивать у мамы. Она сказала на это... Она вообще ничего не сказала, а просто пошла к своей маме, чтобы спросить у нее, можно ли ей выйти со мной. Это же дурость — идти и спрашивать, когда я ей говорю, что не надо никуда ходить. Но она все равно пошла, разбудила маму посреди ночи, и мама, конечно, сказала «нет». Звездочка вернулась к окну и сказала: прости, Ствол, ничего не получится. Мама мне не разрешила. И тут в комнату к Звездочке входит мама. Подходит к окну, делает сердитое лицо и говорит мне: а ты что здесь делаешь? Я же тебе говорила не подходить к моей дочери. Я слезаю с лестницы и бегу прочь, за угол. Я прячусь там, за углом, и смотрю на дом, на Звездочкино окно. Жду, пока там не погаснет свет. Потом возвращаюсь. Беру лестницу, отношу обратно в соседский сад. Туда, откуда взял. Я же не дурак. Она мне еще пригодится, ну, лестница. Когда я приду к Звездочке в другой раз. Нога немного болит, я ее подвернул, когда прыгал с лестницы. Я возвращаюсь к себе домой. Вот как все было. Я только потратил зря время.

Следующей ночью я предпринимаю вторую попытку спасения Звездочки.

Т-с.

Я опять беру лестницу, и тащу ее к дому Звездочкиной мамы, и приставляю к стене, и поднимаюсь к Звездочкиному окну. Стучусь в окно. Стучусь в окно к Звездочке.

Ну, где ты там?

Тук-тук-тук.

Ну, давай открывай.

Тук-тук-тук.

Вот черт.

— Звездочка, — говорю я, пытаясь ее разбудить. — Звездочка.

Я не люблю ничего говорить о людях, которых нет рядом, но сейчас все равно скажу, потому что Звездочки нет поблизости, и она ничего не услышит, и поэтому можно сказать, ну, что я собираюсь сказать. Про нее, про Звездочку.

А с ней вот какая беда. Я уже два раза приходил к ее дому, к дому ее мамы, где сейчас Звездочка и откуда она не выходит вообще. Потому что ей не разрешают. Когда я был там в первый раз, Звездочка проснулась и сказала, что ей нельзя выходить из дома. Она спросила у своей мамы, можно ли ей выйти со мной, и мама сказала, что нет. А потом, во второй раз, на следующую ночь, когда я пришел к Звездочке, она даже вообще не проснулась. Это неправильно, так не должно быть. И больше я к ней не пойду.

И вообще все неправильно. С тех пор, как я перестал принимать таблетки, у меня все болит. Эта такая боль, внутренняя. От любви к Звездочке, которую я к ней испытываю, и ничего не получаю в ответ, потому что нам даже не разрешают с ней видеться, ну, со Звездочкой. Это боль от любви и еще от того, что я сейчас не могу есть таблетки. Боль поднимается внутри, поднимается вверх и спускается вниз, вверх-вниз, вверх-вниз, как парень, который лезет по лестнице к окну своей девушки, с которой он больше не может видеться.

Она на месте. Там же, где я ее и оставил. Ну, лестницу. Это уже третья ночь. Я беру лестницу уже в третий раз, а эти люди, чья лестница, даже и не догадались, что я ее лямзил. Хотя я не лямзил, а просто брал ее на время. А потом возвращал на место.