— Было весело, правда? — Звездочка говорит: — Я помню. Мы еще с горки катались. И еще на качелях. И забирались на лесенку. На самый верх. Я помню, да. Было весело.
— А ты плакала, — говорю. — И не хотела слезать.
Звездочка качает головой:
— Я не плакала.
— Плакала, — говорю. — Я хорошо помню. Ты всегда плакала, когда забиралась наверх. Ты говорила, что внизу все паршиво и что ты хочешь остаться там, наверху, навсегда. Ты поэтому и стала такой... ну, какой ты была. Всегда ела таблетки и не хотела слезать.
Звездочка резко меняет тон:
— Я и сейчас такая.
— Нет, ты уже не такая.
Звездочка слезает с лесенки. Держится за синюю металлическую перекладину. Потом отпускает ее и садится прямо на песок.
Она говорит:
— Нет, я такая.
— Но ты только что слезла. — Я тоже слезаю. Сажусь рядом со Звездочкой на песок. Обнимаю ее за плечи. Как будто в машине. — Ты ведь сделала это. Ты только что слезла.
— И здесь, внизу, все паршиво.
— Совсем не паршиво.
— Я хочу быть наверху. — Звездочка говорит: — На самом-самом верху. На лесенке.
— Тогда залезай обратно наверх.
— Я ненавижу, когда нужно спускаться. — Звездочка говорит: — Здесь, внизу, так паршиво.
— Говорю же, забирайся наверх.
Звездочка молчит, не говорит ничего.
— Звездочка.
— Я не могу.
— Почему?
— Я вообще ничего не могу.
— Ты можешь все, — говорю. — Все, что захочешь. Ты только что бегала по площадке. И говорила, что когда-нибудь у тебя будет маленький.
— Нет, не будет.
— Почему?
— Потому что все дети противные.
— И вовсе они не противные, — говорю. — Они очень славные и прикольные.
— Все противное. Все-все-все. — Звездочка качает головой и больше не говорит ничего.
Она совсем не такая, Звездочка. Совсем не такая. Просто вдруг что-то случилось, и она стала такой. Еще минуту назад она была такой радостной и счастливой, а теперь стала грустной. Совсем-совсем грустной.
— Что с тобой? — говорю. — Что тебя огорчает?
Звездочка не отвечает. Просто сидит, огорчается.
— Звездочка, — говорю. — Улыбнись. Будь такой, какой ты была только что. Ну, когда ты была веселой.
— Не могу. — Звездочка говорит: — Все прошло.
— Оно не может пройти, — говорю. — Потому что оно в тебе. И оно есть всегда.
— Оно уже не во мне. — Звездочка говорит: — Оно, наверное, убежало.
— Никуда оно не убежало. Не могло убежать. Наверное, оно просто спряталось. И скоро снова появится, вот увидишь. Давай я тебя пощекочу, и оно сразу появится. Надеюсь, оно не боится щекотки? — Я пытаюсь ее рассмешить. Но она не смеется. — Звездочка.
Звездочка молчит. И лицо у нее... ну, такое... замкнутое, закрытое. Лицо, которое закрылось от солнца. А солнце уже поднялось. Сейчас день. Сейчас лето. Но Звездочка вся как будто закрылась. Вообще от всего. Она говорит:
— Со мной что-то не так.
— Нет, — говорю. — С тобой все в порядке. Просто тебе сейчас грустно. Давай заберемся на лесенку. На самый верх. Видишь, какая прикольная лесенка. Похожа на паровой каток.
— Не могу. — Звездочка говорит: — Я вообще ничего не могу. Не могу даже пошевелиться.
Звездочка ложится на землю.
— Звездочка. Стейси. Вставай и давай забираться на лесенку. Я тебе помогу.
— Мне никто не поможет.
— Я тебе помогу. Я всегда тебе помогаю. — Я наклоняюсь к ней, беру за руки и тяну. Хочу, чтобы она поднялась с земли. — Ну, давай же. Вставай. — Но она не встает. Она просто лежит на земле, и не хочет вставать, и вообще не шевелится. Я тяну. Держу ее за руки и тяну. У нее очень холодные руки. Я их чувствую, но в них не чувствуется ничего. Они какие-то бесчувственные и вялые.
Звездочка молчит, не говорит ничего.
Я смотрю по сторонам. Вокруг — никого. Только мы со Звездочкой. И нам никто не поможет. Мы в парке, на детской площадке. Только мы не бегаем и не играем. Звездочка потому что устала. Я думаю, ей сейчас надо поспать. Это была долгая ночь. И мы хорошо потрудились: разбирались, какие мы на самом деле, и были собой, и решали, что будем делать, когда станем совсем-совсем взрослыми, и спасали Звездочку, и шли ко мне, но пока еще даже и не дошли. Звездочка засыпает, уже заснула. Я ложусь рядом. Обнимаю ее, ну, как будто она уже мертвая, а я — еще нет. Только она никакая не мертвая. Она просто спит.
Мы со Звездочкой у меня в комнате. Комната синяя, длинная и узкая. Мы лежим на кровати. Которая в синей и длинной комнате. У меня дома. Где мы со Звездочкой всегда занимались всякими глупостями. И играли в игру с номерами. Это хорошая игра. Номер раз: приготовиться к номеру два, три, четыре и пять. Номер два: привязать. Номер три: облизать. Номер четыре: потутулиться. Номер пять: чтобы я обязательно кончил. По-настоящему. С фонтанчиком.
Номер раз всегда делался так. У меня рядом с кроватью стоит такой невысокий комодик. Звездочка открывала его верхний ящик и доставала оттуда всякие штуки, синий лак для ногтей и все, что нужно, чтобы накраситься, и она меня красила, ну, как мог бы накраситься Клоун Подушкин, если бы он был настоящим клоуном, только он никакой не клоун, просто его так зовут, а вообще-то он плюшевый медвежонок.
Номер два делался так...
— Ствол.
Я не слушаю. Номер два делался...
— Ствол.
Номер два...
— Ствол. — Звездочка говорит: — Ствол, послушай меня.
— Что?
— Может быть, поиграем в игру?
— Нет, — говорю. — Мы и так целый день только и делали, что играли...
— Нет, не в эту игру, а в другую. — Звездочка говорит: — Которая без всяких глупостей.
— А, — говорю. — Если без глупостей, то давай.
— А в какую?
Я смотрю на нее как на дурочку:
— Что?
— Ну, в какую мы будем играть игру?
— Я не знаю. Ты предложила, ты и придумывай.
— Давай в «Музыкальный живот-автомат».
— Нет, не хочу.
— Тогда давай в «Музыкальный пупок-автомат».
— Нет, — говорю. — Ты же только что предлагала, и я сразу сказал, что нет.
— Я не предлагала. — Звездочка говорит: — Я сперва предложила в «Музыкальный живот-автомат», а потом в «Музыкальный пупок-автомат». Это разные вещи.
— Нет, не разные, — говорю. — Это одна и та же игра. Только по-разному называется.
— Ствол, ну, давай поиграем. Мы сто лет в нее не играли. — Звездочка говорит: — Давай поиграем совсем немножко. А потом ты выберешь игру. Какую захочешь.
— Если мы поиграем в твою игру, то потом будем играть в мою.
Звездочка говорит:
— Да-да-да. Только сначала — в мою.
Ну хорошо. Это детская игра. Совсем для детей, но ведь Звездочка еще ребенок, так что мне нужно ей уступить. Потому что я старше. Вам эта игра ничего обо мне не расскажет, потому что не я ее выбрал и мне вовсе не хочется в нее играть. Просто я уступаю Звездочке. Звездочке хочется поиграть в эту игру, и я ей уступаю.
Я лежу на спине, на кровати. Держусь руками за уголки в изголовье. Как будто сейчас меня будут привязывать к кровати. Только привязывать не будут. Когда привязывать — это игра для взрослых, а сейчас мы играем в другую игру. Для детей.
Звездочка говорит:
— Сейчас я поставлю песню. — Она задирает мою футболку, которая синяя, и дует мне на пупок. Ну, как будто опускает монетку в музыкальный автомат.
— Я... э...
— А ты пой. — Звездочка говорит: — Я же не зря опустила монетку.
Дурацкая игра. Но раз уж я согласился, надо играть. Я пою:
— Мммм ммм ммм. — Это песня из звуков, а не из слов. Очень короткая песня.
— Теперь ты опускай монетку. В меня.
— Ну хорошо.
Я дую ей на пупок. Опускаю монетку.
Звездочка поет песню:
— Мама с папой падают, падают и падают. Мама с папой падают, о, моя красавица.
Я говорю:
— А теперь давай поиграем в подземную корову. — Мы со Звездочкой забираемся под одеяло и лежим тихо-тихо, вообще не шевелимся. Под одеялом. Одеяло — это как будто земля, а мы под ним, как под землей. Мы как будто коровы. И мы мычим под землей. Мы потому что подземные коровы.