— Стой же, Цицино… Остановись! Цицино! Мы угодим в канал!
И угодили. Студеная вода перехватила дыхание. Я словно проглотил язык. До нитки промокшая Цицино хохочет звонко-звонко.
— Бачуа… Бачуа! — зовет меня и смеется…
Я тяну ее к берегу, тяну, насильно сажаю на пригорок, на яркую траву, и прошу ее успокоиться, прийти в себя, прошу, уговариваю…
— Да, Бачуа… да, Бачуа. — И смеется.
Потом ложится, раскинув руки, на траву, на цветы.
Она забыла, что платье у нее порвалось, щеки ее пылают и дыхание становится частым. Она смотрит на меня… Я никогда не видел таких длинных ресниц…
А Цицино смеется… смеется…
ВДОВЬИ СЛЕЗЫ
Перевод
А. Эбаноидзе
Как бы не так, Лукана-долговязый! Не жрать твоим лошадиным зубам до тех пор… Не выйдет у тебя с Дарико!
Может, ты на что-то надеешься? Может, оттого, что она в тот раз ни слова тебе не сказала, ты решил — все, баба твоя?
Чтоб тебе не встать до тех пор!!!
Хоть бы уж на человека был похож, несчастный…
Что же ты, ростом собираешься охмурить вдову или своим лошадиным ржанием? Ты, как буйвол, сверкнул тогда глазищами… Что, теплы были ее бедра?
Или Дарико ее несчастья не хватит, бессовестный? Хотела помочь тебе мешок перенести, пожалела: надорвется, мол, — а ты, как проклятый, как раз тогда и споткнулся о корягу.
Что? Скажешь: из-за мешка недоглядел…
Ох, утра не видеть твоим бесстыжим глазам! Что же ты в ее сторону свалился и бабу под себя подмял?!
Хорошо еще, свекор ее болен… Будь он здоров — не пришлось бы ей связываться с тобой.
Сейчас небось радуешься в душе: Сардионова вдова, мол, на коленях у меня сидела…
Лукана! Если есть у тебя хоть капелька совести, как ты можешь так думать. Если бы ты приволок какую-нибудь в дом, а потом протянул бы ноги, разве Сардион позволил бы себе такое?
А потом, когда ты отнес муку, а Дарико и на глаза тебе не показалась, не стыдно тебе стало? Видела тебя Дарико, видела, да не показывалась!
Или ты хотел еще раз споткнуться и упасть на нее?
Даже мельком нигде ты ее не увидел, так и ушел, оставив мешок на балконе. И с арбы оглянулся, как будто невзначай, между прочим. И опять ее нигде не было.
Как ты не сгорел от стыда?
Неужели и после этого думаешь: на коленях, мол, вдова у меня сидела?
Стыдно тебе!
Четыре года носит Дарико черный платок, четыре года дрожит над слегшим от горя свекром и, ей-богу, ни разу голову не подняла, цвет неба позабыла… Как же ты смел подумать о ней такое? Где твоя совесть, Лукана!
После того дня Даро ни разу не просила тебя отвезти зерно на мельницу. После того дня Даро просила об этом других соседей, а иногда и сама взваливала на плечо мешок и шла… Да, конечно, свекру очень неприятно: разве пристало женщине мешки на мельницу таскать. Но теперь не те времена, которые помнит свекор. На уборку чая женщины ходят в сторону мельницы. И Даро занесет на мельницу пуд зерна, оставит, до вечера чай будет собирать, а вечером зайдет… и готова мука.
Часто случаются попутчики, иногда арба нагоняет. То один поможет, то другой. Бывало, что и самой приходилось тащить перехваченный посередке бечевкой мешок. Иной раз ночь заставала ее в дороге. Там, где начинается дубняк, страшновато ночью, но в этих местах редко кого встретишь, а если кто и попадется, то поздоровается почтительно и пойдет дальше.
Недолго осталось ей ждать. Вот уже новую мельницу строят в центре села. Хорошее дело — электричество…
Да, так лучше для Дарико. И незачем ей просить Лукаию. Пусть лучше она помучится, чем за мешок помола позволит долговязому валять себя, как дыню в подоле.
Два раза проезжал после этого дылда мимо ее двора и оба раза оставался ни с чем… А сам как будто не обращал на нее внимания. У других, мол, соседей беру зерно, вот видишь — арба полна мешков.
Но Даро знает, что за червь гложет эти лошадиные зубы.
Сегодня кончилась мука у Даро, вытряхнула остатки. Свекор хоть и встал, но не настолько крепок, чтоб идти на мельницу. Придется ей сходить и в этот раз. Вот-вот должен приехать долговязый на своей арбе, но Даро опять отпустит его несолоно хлебавши. Может, хоть тогда дойдет до этого мерина, что не станет Сардионова вдова стелиться под него каждый раз, когда он споткнется.
Она сходит в амбар, вынесет кукурузу, попросит свекра помочь ей и управится до вечера.
Сейчас засуха. Кукурузу нельзя оставлять на мельнице. Сборщицы чая уже не ходят в ту сторону. Все работы перенесены на другой участок, к каналам.
Пока рано. Она, конечно, успеет размолоть зерно. До вечера обязательно надо успеть. Кому охота каждый день тащиться в такую даль. К тому же на днях этот мерин появится и, довольный, заржет:
«Чего ты спешила, того![9] Я не мог отвезти этого, что ли?»
Девочка! Какая она девочка! У нее муж был и семья осталась! Как же можно ее, вдову, девчонкой называть!..
Уже, пожалуй, шесть лет никто не называл ее так. Это и он знает, но…
«Девочка…»
Господи, какая я ему девочка!..
…Даро взвалила на плечо мешок, надвинула черный платок на брови и пошла.
Она быстро будет идти и успеет до вечера.
А ты, долговязый… не дождаться тебе того дня. Вот уже скоро построят новую мельницу, и останется Лукана с разинутым ртом.
Когда вдова подходила к мельнице, солнце уже расплылось, растеклось по небу. Она сорвала с головы платок, удивилась:
— Отчего так тихо? Может, я заблудилась?
Нет, она не заблудилась. Вот и старая бревенчатая мельница, крытая побелевшей от мучной пыли черепицей. Но почему-то не слышно ни шума, ни плеска… Двери открыты, но мельника не видать.
Даро осторожно вошла в сруб. Мешки были навалены один на другой, мучная пыль окутала все, негде было ступить. Даро опустила мешок на пол и вышла поглядеть на запруду, — мельник, присев на корточки, затыкал щели в маленькой плотине.
Не хватало воды. Потому-то и набралось столько зерна. Дарико долго ждала мельника.
Хоть бы уж поскорее домой отпустил, — забеспокоилась она.
Мельнику и самому неприятно было задерживать вдову.
— Если бы бункер не был заполнен… — пожалел он и пустил набравшуюся воду.
Вода стремительно побежала по узкому желобу, упала на лопасти колеса, и из тяжелых жерновов, показалось Даро, послышалось ржание Лукана-долговязого. Даро испуганно огляделась.
«Не убежишь, не убежишь, не убежишь!» — смеялся Лукана где-то рядом.
Слышишь, Лукана! Даро устала, ей хватит и своих забот. Ты лучше оставь ее, язва, не то она не даст себя в обиду.
Мельник закрепил мешок над бункером и стал засыпать зерно.
«Куда убежишь, куда убежишь, куда убежишь!» — опять заржал Лукана.
Эй, долговязый! Ты лучше ступай своей дорогой. Даро не из тех, с которыми можно позабавиться. Уж лучше женись. Напрасно ты таскаешься за Сардионовой вдовой.
«Не убежишь, не убежишь, не убежишь!» — не отступает долговязый.
Мельник выгреб муку и обернулся к Даро.
— Если подождешь, перемелется вот это и в первую очередь… — извиняется старик.
Даро только сейчас вспомнила, что уже стемнело. Вскочила, выглянула за дверь. Солнце закатилось, оставив землю наедине со звездами.
Мельник опорожнил ее мешок.
«Не убежишь! Не убежишь!» — захрипели жернова.
Кто знает, может, ты и раньше косился на Дарико, потому и не обзавелся своей семьей. Ты хоть теперь подумай о себе. У Дарико не злое сердце… нет. Ну что ж, что судьба обидела ее? Она никого не винит в этом и чужому счастью не станет завидовать. Найди свою дорогу, Лукана, свое счастье найди, несчастный…