Вот что произошло вечером у главных заводских ворот.
Там тоже в охрану были поставлены люди, связанные с комитетом борьбы. Они беспрепятственно пропустили на территорию завода нескольких рабочих-сверловщиков из первой смены, которые участвовали в демонтаже станков.
Капитан Комочин разделил своих людей на две группы. Одну во главе с лейтенантом Нема отослал метров за триста, туда, где от главной улицы ответвлялась асфальтированная дорога к заводу. Другую группу спрятал в скверике, недалеко от заводских ворот.
Все шло гладко, в точности, как было предусмотрено. Одного только предусмотреть не могли. Четверо активных нилашистов из заводского управления именно в этот вечер решили остаться после работы, чтобы расклеить в цехах очередную партию фашистских плакатов. Они-то и заметили необычное движение возле ствольно-сверлильного цеха.
Заподозрив неладное, нилашисты позвонили из управления в немецкую комендатуру. Затем, вооружившись, побежали к главным воротам встречать немцев.
Вот тут-то и прозвучали те одиночные выстрелы, которым я не придал значения. А затем примчалась грузовая автомашина, полная эсэсовцев.
Лейтенант Нема со своей группой угостил их первый. Но машина, не останавливаясь, проскочила к заводским воротам. Там немцев встретили гранатой и автоматными очередями наши люди из заводской охраны. Эсэсовцы выпрыгнули из машины, залегли и начали отстреливаться. На выстрелы к главным воротам сбежались остальные, ничего не знавшие охранники из караульного помещения, со всей территории завода, и тоже стали палить в темноту. Стонали раненые, кто-то истошно вопил: «Русские! Русские!»
Капитану Комочину вся эта отчаянная неразбериха была только на руку. Он спокойно дождался в укрытии моего сигнала, а потом вывел своих солдат «на помощь» эсэсовцам – ускользнуть незамеченными было невозможно: к месту происшествия, отчаянно сигналя, неслись патрульные машины.
Перестрелка между немцами и охранниками прекратилась довольно быстро, но урон причинила немалый. Одних трупов эсэсовцев лейтенант Нема насчитал пять штук. А среди охранников убитых было еще больше.
Из нашей роты пострадало всего трое, тяжело ранен был один только Комочин. Его отвезли в госпиталь на немецкой санитарной машине вместе с ранеными эсэсовцами, и уцелевший командир эсэсовцев, стараясь представить нелепый инцидент в выгодном для себя освещении, заявил, что чрезвычайно высоко ценит поддержку возвращавшейся с учений венгерской химической роты.
Домой я не вернулся. Ночь провел на скрипучей раскладушке в роте, а утром, едва кончился комендантский час, побежал в госпиталь.
Часовой, стоявший у входа, совсем еще мальчишка в плохо пригнанной шинели, пропустил меня без разговоров, когда я твердым и уверенным голосом заявил, что иду к самому начальнику госпиталя подполковнику Ласло Морицу.
В длинном сводчатом, похожем на туннель, коридоре, тускло освещенном электричеством, пахло кровью и медикаментами.
Навстречу мне выплыла монахиня в традиционном белом головном уборе. Шагов не было слышно – их заглушала резиновая дорожка.
– Где я могу видеть господина начальника госпиталя? – спросил я.
Она не успела ответить.
– Зачем вам начальник госпиталя?
Я обернулся. Позади меня стоял странный маленький человечек в белом халате, забрызганном кровью. У него было тело хилого подростка и седая голова старца с запавшими глазами и тонкими злыми губами. По-видимому, он был офицером: на плечах под халатом угадывались узкие ленты погон.
– По служебному делу, господин доктор, – ответил я учтиво.
– Следуйте за мной.
Он повернулся, и я увидел большой острый горб между лопатками.
– Вот здесь!
Горбун остановился возле одной из бесчисленных дверей и постучал.
– Да, да!
Горбун вошел первым, за ним я.
В кабинете было темно. Я едва различил силуэт человека за письменным столом. Но вот он зажег настольную лампу. В ее рассеянном свете появилось уже знакомое мне мясистое лицо с толстыми губами. Подполковник, щурясь, шарил по столу в поисках пенсне.
– Мы вас, кажется, разбудили? – спросил горбун и добавил извиняющимся тоном: – Господин лейтенант спрашивал вас по служебному делу. Я решил…
– Ничего, ничего… – Подполковник, наконец, нащупал пенсне и водрузил его на нос, приколов к кителю черный шнур.- Я как Антей. Тому, чтобы восстановить силы, необходимо было прикоснуться к земле, а я довольствуюсь еще меньшим: касаюсь лбом письменного стола. И снова свеж, как утренняя роза.
Я невольно улыбнулся. Подполковник меньше всего походил на цветок.
– Вы свободны, – сказал он горбуну.
Тот поклонился, вышел.
Подполковник внимательно смотрел на меня сквозь толстые стекла пенсне.
– Я вас уже где-то видел… А-а, – вспомнил он, – родственник из Будапешта! Одного родственника привезли, а второй сам пришел. Ну, здравствуйте, здравствуйте, – он протянул мне руку. – Рад вас видеть в вертикальном положении.
– Как он? – спросил я.
– Он?.. Вот!
Подполковник взял со стола и подал мне серый конусообразный кусочек металла. Пуля! Я покатал ее в пальцах.
– Можете взять на память… Операция была довольно сложной. Гемоторакс. Кровь пролилась в полость плевры, поджала легкое. Теперь все в относительном порядке.
– Можно его видеть?
– Видеть?
Он с недоверием посмотрел на меня поверх толстых стекол.
– Всего два-три слова,- сказал я.
– Не больше! Я буду считать.
– Мне бы хотелось с ним наедине.
– Пять минут.
– Хорошо… Скажите, господин подполковник, он лежит вместе с другими ранеными?
– Нет. Один. В отдельной палате.
– А эсэсовцы?
– Их уже здесь нет. Я оперировал, а потом их увезли. Они мне доверяют только свои жизни, – он тонко улыбнулся. – Да и то под надзором. Представьте себе, они потребовали, чтобы в операционной был их представитель. Но я отказался наотрез. Или никого, или я не оперирую. Им пришлось уступить.
Он поднялся.
– Пойдемте… Или нет, это может показаться странным. Пусть лучше доктор Вольф. Я его сейчас позову.
– Вольф?
– Да. Тот, который вас привел сюда.
– Немец?
– Шваб… (Швабы – здесь: национальная группа немцев, проживающая на территории Венгрии и говорящая на своем диалекте). Остерегайтесь его, опасный человек.
– Как волк? – не удержался я. (Игра слов: «вольф» – по-немецки «волк»)
Подполковник посмотрел на меня с одобрением:
– Скорее, как малярийный комар… Негласный сотрудник гестапо.
– Ого! Зачем же вы его здесь держите?
– Вовсе не так плохо, как кажется на первый взгляд. Про Вольфа я, по крайней мepe, знаю, что он сотрудник гестапо. А про другого не буду знать. Верно?.. Кроме того, доктор Вольф, как вы, вероятно заметили, человек с крупным физическим изъяном. Он держится на штатной должности в армии только благодаря моему покровительству. Так что на меня ему просто невыгодно доносить.
Подполковник нажал кнопку звонка. Тотчас же появилась монашенка и застыла на пороге, безмолвная, с опущенными глазами, вся в белом.
– Доктора Вольфа.
Она молча склонила голову и исчезла.
– Проводите, пожалуйста, господина лейтенанта в палату к капитану Ковачу, – сказал подполковник, когда горбун пришел. – И оставьте их там одних. Я разрешаю.
– Слушаюсь, господин подполковник.
В коридоре горбун спросил меня:
– Вы родственник капитана Ковача?
– Нет.
– Друг?
– Подчиненный.
– О!.. У вас отличный начальник. Мужественный человек! И в бою, и на операционном столе. Я ассистировал во время операции, – пояснил он. – Если бы все наши гонведы были такими, большевиков давно бы уже не существовало.
Горбун отворил дверь в самом конце пустого коридора:
– Пожалуйста.
На этот раз он пропустил меня вперед.
Капитан Ковач лежал совершенно один в просторной светлой комнате. Я посмотрел на него и вздрогнул невольно. Лицо с закрытыми глазами, желтое и бескровное, казалось лицом покойника. Губы серые, словно присыпаны золой.
Но вот шевельнулись длинные черные ресницы.