– Шани!
– И себе тоже. Так нельзя.
– Неужели мы не имеем права на капельку счастья?
– А он в это время будет умирать?
– Но я же ничем не могу ему помочь! – она негромко всхлипнула. – Ничем!
– Аги!
– Хорошо!.. Хорошо, хорошо, – зашептала она торопливо.- Как ты скажешь, так и будет.
Немец снова сел в машину, хлопнул дверцей.
– Он рассердится и уедет.
– Нет… Я сказала ему – ты мой брат.
– И он поверил?
– Нет.
– Вот видишь?
– Ему все равно. Этой рыжей свинье все равно, кто я и с кем я. Лишь бы я сейчас была с ним. Но он еще не знает, какой его ждет сюрприз. Пусть только довезет меня до места.
– Двести сороковой калибр?
Ее губы чуть дрогнули в грустной улыбке:
– С дополнительным зарядом.
– Это еще что такое?
– Посмотри на него, когда он вернется.
– Будь осторожна с ним, Аги!
– Почему мы говорим о нем? Почему о нем? Я не хочу! Не надо больше!
Ее умоляющие глаза были совсем близко от моих. Я видел их словно сквозь увеличительное стекло. Влажные, блестящие, окаймленные густыми черными ресницами.
– Ты вернешься?
– Да! – я стиснул зубы. – Вернусь, Аги! Вернусь! Наши придут, и я с ними.
– Я буду ждать! Слышишь? – Она на какую-то долю секунды прильнула ко мне. – Я поцелую тебя, да?
Я ощутил на щеке легкий трепет ее жарких губ.
– Это счастье, что я встретила тебя, русский! Да хранит тебя бог.
– И что я тебя, – прошептал я.
– До встречи! До встречи!
Она медленно отходила, не сводя с меня широко раскрытых немигающих глаз.
Немец все-таки не выдержал, посигналил.
– Их комме, их комме! (Иду! Иду! (нем.) Чтоб у тебя руки отвалились, завтрашний труп, – добавила она по-венгерски.
Он, самоуверенно улыбаясь, открыл дверцу машины.
Аги села.
Я повернулся и пошел.
Я не хотел, чтобы она осталась у меня в памяти такой: ослепительно красивой, нарядной, с бело-розовым букетом в руке.
Пусть лучше я запомню ее другой. Бедной девочкой, потревоженной со сна, со спутанными волосами, с лицом, на котором отпечаталась ткань, в стареньком ситцевом халатике…
Она прикрывала заплату рукой, чтобы я не заметил, но так и не смогла прикрыть: заплата была слишком большой.
Легковой «Мерседес-Бенц» с красным крестом на стеклах подъехал к чарде в десятом часу. Я отворил дверцу.
– Возьмете попутчика?
– А, родственник из Будапешта!
– Вы?!
За рулем сидел сам начальник госпиталя.
– Садитесь, садитесь, что уставились! Или вас шофер не устраивает?..
Он с места взял большую скорость. Машина, визжа и приседая на поворотах, виляла по узким улицам, словно по расселинам между черными скалами.
Подъезжая к перекресткам, подполковник на секунду включал фары. Длинные лучи выхватывали из темноты бежавшую нам навстречу пустынную ленту мостовой.
– Вы хорошо водите, господин подполковник.
Неярко блеснули стекла пенсне.
– Все зависит от точки зрения. Мой шофер, например, считает, что за рулем я бездарен, как баран.
Мы выехали на центральную улицу. Здесь тоже было пусто. Длинный шпиль ратуши, черные в темноте флаги у входа в гостиницу «Мирабель»… Сейчас должен быть дом нилашистов.
Машина резко затормозила. Я схватился за сиденье. На пути стояли нилашисты. Один из них высоко поднимал светящийся жезл.
– Что такое? – недовольно спросил подполковник, опуская боковое стекло.
Нилашист посветил карманным фонариком во внутрь кабины.
– Есть приказ не выпускать из города штатских. – Он потушил фонарик. – Можете следовать дальше.
Мы проезжали мимо дома нилашистов. Было уже двадцать минут десятого. У входа толпились зеленорубашечники. Широкая дверь то и дело открывалась и через нее на темный тротуар падали узкие желтые клинья.
– Пожалуйста, скорее, господин подполковник.
– Торопитесь? Капитан Ковач сказал: вам надо быть на месте к одиннадцати.
– Не в этом дело.
Он как-то странно посмотрел на меня и прибавил газ.
Улица незаметно перешла в шоссе. По сторонам, догоняя друг друга, замелькали белые столбики.
Я все время оглядывался. Город остался где-то там, позади, у подножья горы, лесистая макушка которой выделялась на фоне темно-сиреневого, в алмазных россыпях неба.
– Будут бомбить, – сказал подполковник, нарушая молчание. – Ночь подходящая.
И тотчас же, словно в подтверждение его слов, сквозь ровный рокот мотора мы услышали взрыв. Даже два: один сильный, другой послабее.
– Уже, – сказал я.
– Нет, это не авиабомбы. – Он покосился на меня и добавил: – Это то, чего вы ждали.
– Вы знаете?
Он пожал плечами:
– Пенициллин-то ведь мой… Правда, мне впервые приходится слышать о подобном его применении.
– Будем надеяться, уколы пойдут пациентам на пользу.
– Или их бессмертным душам.
– Аминь!..
Теперь мы ехали, не торопясь. Появляться на месте слишком рано тоже не стоило.
– Здесь нигде нет контрольных пунктов? – спросил я.
– Ближе к фронту.
Подполковник включил радио. Кабину заполнили тягучие звуки траурной мелодии.
– Что-то случилось, – сказал подполковник. – Послушаем.
Музыка прекратилась. Скорбным, хорошо натренированным на все случаи жизни голосом диктор сообщил о скоропостижной кончине одного из видных приспешников Салаши.
Подполковник повернул ручку приемника. Сообщение прервалось на полуслове.
– Может быть, тоже пенициллин?
– Не хватит на них всех, – ответил он мрачно. – И откуда только поналезло этой мрази! Как будто до войны были одни порядочные люди.
– Так вам только казалось…
Впереди на шоссе возникло какое-то препятствие. Подполковник резко затормозил. Наш «Мерседес», быстро теряя скорость, чуть не ткнулся тупым носом в полосатый шлагбаум, перегородивший дорогу, и недовольно заурчал, подрагивая, как пес на поводке.
Возле шлагбаума стояли двое немцев в касках и целили в нас автоматы. Третий, офицер, подошел ближе.
– Проверка. – Он небрежно прикоснулся к фуражке и сказал на ломаном венгерском языке. – Прошу документы. Прошу выйти машина.
– Я говорю по-немецки, господин старший лейтенант, – сказал подполковник.
– О! Очень рад.
Мы вышли из машины. Один из солдат быстро обшарил багажник, приподнял заднее сиденье. Другой освещал карманным фонариком наши документы, которые внимательно листал офицер. На черной бархатной петлице его шинели изломами двух злых молний поблескивали буквы: «SS».
– Куда следуете? – спросил он.
Подполковник назвал город, километрах в тридцати отсюда.
– Зачем?
– В госпиталь. За консервированной кровью… А вы кого ловите здесь?
– Дезертиров.
– С фронта?
– И на фронт.
– Дезертиры на фронт? Что-то новое!
– Они уходят вперед и прячутся в домах. Ждут там русских. – Он протянул нам документы. – Еще один вопрос, господин подполковник. Почему сами ведете машину?
Подполковник усмехнулся.
– Неприятно говорить об этом, но в последнее время я не очень доверяю нашим нижним чинам. Вот и в охрану взял с собой лейтенанта.
Эсэсовец осклабился.
– Вы правы… – Он повернулся к солдатам, стоявшим рядом с автоматами на груди, и сказал: – Идите в сторожку, пришлите тех двоих.
– Яволь, герр оберштурмфюрер! – гаркнул один из них.
Они повернулись и затопали по асфальту к невидимой в темноте сторожке.
– Вы совершенно правы, господин подполковник, – повторил немец. – Я придерживаюсь такой же точки зрения. На будущее нам нужна армия без солдат. Профессиональная армия из одних офицеров, вооруженная чудо-оружием. Такая армия будет непобедима…
– Они все еще верят в чудо-оружие, – сказал я, когда мы отъехали несколько сот метров от заставы.
– Заметьте, он говорил о будущем. Им еще мало. Им все еще мало… Вчера меня вызывали по делам в немецкую комендатуру, к майору Троппауэру, заместителю коменданта.
– Я знаю.
– Он меня называет своим венгерским другом, говорит со мной довольно откровенно. Так вот вчера… Знаете, что он мне сказал? «Да, война проиграна. Она – уже пройденный этап, и нам остается только извлечь из нее полезные выводы». Разумеется, я спросил, какие же именно выводы? Как вы думаете, что он ответил?