В руке дама сжимала револьвер.
Тяжелую никелированную пушку с коротким стволом, в отверстие которого хрупкий конструктор преспокойно мог всунуть если не большой палец, то указательный уж наверняка. Отверстие это целилось ему в живот.
Проследив взгляд Коперника, женщина с понятной гордостью сообщила:
— Пятидесятый калибр. Под патрон «магнум».
— Вздор, — возразил конструктор уверенно, поскольку считал себя порядочным экспертом по части стрелкового оружия. — Не бывает пятидесятого «магнума».
— Тогда что это у меня, по-вашему? — удивилась владелица револьвера и лохматой шинели и подвигала револьвером.
Николай с большой непосредственностью предположил, что это может быть — на взгляд современного, прилично образованного конструктора механических передач. И что еще. О чем и поведал вслух.
— Шизофрения? — она отрицательно покачала головой. — Безусловно, нет. Да и пистолет настоящий. Кольт «Единорог». Полюбуйтесь.
Она отвела револьверный ствол в сторону и потянула спусковой крючок. Грохнуло сочно и раскатисто — кто слышал, как стреляет охотничье ружье, может примерно представить этот звук. В мостике образовалась дыра, в которую пролез бы уже не палец, а целый кулак Коперника.
— Убедились? — Оружие вновь смотрело на него.
— Что вам надо? — агрессивно спросил убедившийся Николай и закрыл живот ведром. Рыба, будучи мало расположенной к тому, чтоб служить преградой для выпущенной с малого расстояния пули пятидесятого калибра, забилась куда как бойко.
— Побеседовать.
— Ну, беседуйте, — разрешил Коперник. — Только представьтесь для начала. И пушку свою уберите. У меня аллергия на пороховой дым, — добавил он для весу.
* * *Почва возле реки была глинистая, влажная. Николай поскользнулся и чуть не загремел со своим ведром и книжицей в воду. Благодарить за то, что все-таки не загремел, следовало даму в шинели: она на удивление проворно сгребла конструктора за шкирку и удержала в вертикальном положении. Он буркнул «блгдрю» и полез в лодку.
— На весла, — сказала дама.
— Послушайте, сударыня, вы обещали побеседовать, а сами…
— На весла! — повторила она твердо и сделала то, от чего Николая бросило в дрожь больше, чем от демонстрации «магнума»-пятьдесят. Облизнулась.
Язык у нее оказался острым, раздвоенным и — флюоресцирующим. Бледно, еле заметно светился зеленовато-голубым. То есть Коперник и раньше отмечал, что рот дамы в шинели подозрительно подсвечен, но относил это дело на счет какой-нибудь особо модной помады.
— Да вы кто такая?! — взвизгнул он, совершенно позорно пустив петуха.
— За работу, Николай, — вместо ответа скомандовала дама, усаживаясь напротив, и вновь облизнулась. Было абсолютно непонятно, как она умудряется разборчиво и без дефектов разговаривать, имея такой язык. — Ставьте ведро, выгребайте на стрежень — и по течению.
«На стрежень, ясно вам?! — подумал конструктор с негодованием. — На простор речной волны! Ну и кто в таком случае из нас красавица-княжна, кандидат на утреннее купание? Готов биться об заклад на квартальную премию, уж точно не дама с пальцем на „собачке“ кольта».
— Никуда не поплывем, пока не объясните, что вам от меня надо! — отчаянно заявил он и сложил руки на груди, демонстрируя бесстрашие и независимость.
Отставленное ведро, хоть Николай и прижал его коленом к борту, тут же брякнулось набок. Тряпка развязалась, рыба рассыпалась по всей лодке. Женщина (или не женщина, с такой-то анатомией) небрежно подхватила голавлика поменьше и сунула в рот. Сырого. Почти не жуя, проглотила, сполоснула пальцы в воде, взвела револьверный курок и сказала задушевно:
— Живо греби, чучело.
* * *Орали дурными голосами лягушки. То там, то тут лениво всплескивалась крупная рыба. Пели голосами кастратов комары. Всепоглощающая очевидность июньской ночи властвовала над рекой.