— Ноги у тебя еще коротки, — поддразнил ее Меджид и слегка ущипнул за бедро. Она взвизгнула. — Вот подрасти немного, и я подарю тебе одну из своих кобыл.
Салима задохнулась.
— Обещаешь?
— Обещаю! Какой масти лошадь соизволит пожелать высокородная принцесса Салима?
— Хочу вороную, — без запинки и колебаний прозвучал довольный ответ. — Вороную — или вообще никакую!
— Слушаю и повинуюсь! Значит — вороную, — улыбнулся Меджид. — Не той масти, которую считают красивой остальные девочки. Для тебя требуется нечто особенное, ведь так, Салима?
Салима не сумела понять, что светилось в глазах сводного брата, хорошее или плохое, и потому, смущенно пожав плечами, пропустила лошадиную гриву сквозь пальцы и притихла.
Они ехали не спеша, и мимо них проплывали здания дворца Бейт-Иль-Мтони: некоторые еще — совсем новые, а остальные — в той или иной степени обветшания, побеленные, светло-желтые, здания серого камня, еще или уже в первозданном виде окрашенные в розовый или голубой цвет. Тем роскошнее на их фоне смотрелась зелень: развесистые кусты тамаринда с их перистыми листьями и восковыми с красными прожилками светло-желтыми цветами, и высокие банановые пальмы. Высоко, очень высоко рос гибискус, выставляя, словно напоказ, нежные ярко-красные, оранжевые и белые цветы. Пальмы, подобные минаретам, тихо кивали вальмовым крышам из тростника и широким крытым затененным террасам, а еще павильонам и балконам из дерева.
Дома, похожие на коробки, вложенные одна в другую, просторно располагались вокруг огромного двора, который меньше всего походил на настоящий внутренний двор, — скорее он напоминало запущенный сад. Бейт-Иль-Мтони был сродни маленькому городу — и столь же оживленному. С раннего утра до глубокой ночи множество рук трудилось во благо семьи султана — повсюду просто кишело людьми. Арабские одежды перемежались с африканскими; общим у них был только яркий цвет — зеленый, как у попугая, и изумрудный; коралловый и алый, как мак, желтый, как яичный желток, белый, как лилия, синий, как цвета павлина, цвета ржавчины и глубокий черный — как земля Занзибара, зачастую с забавным узором, который, казалось, вобрал в себя всю человеческую веселость. Здесь Салима родилась, и весь ее маленький мир был заключен в Бейт-Иль-Мтони и его окрестностях.
Она нетерпеливо начала подскакивать в седле, когда Меджид направил свою кобылу не к морю, как она ожидала, а в противоположном направлении, в глубь острова, в чащобу. Море начиналось прямо от дворца, и с берега в ясные дни можно было увидеть холмистую береговую линию Африки.
С любопытством оглядевшись, Салима обнаружила, что их никто не сопровождает. Ни конюх верхом, ни раб пешком. Совсем одни, они въехали в лес, и он принял их в зеленые объятья.
— Почему никого с нами нет? — от удивления ее голос понизился до шепота.
— Я тоже сбежал, — шепотом же ответил Меджид и дернул ее за косичку. — И взял тебя с собой, чтобы ты за мной присматривала!
Салима выдавила из себя кривую улыбку, испытывая смешанные чувства — радость, гордость и… страх. Ведь Меджид болен. Очень болен. Временами он терял сознание и падал на землю, сотрясаемый сильными судорогами, глаза закатывались так, что были видны только белки. Как будто им завладевал джинн, злой дух, который спустя некоторое время снова выпускал его из своих когтей. Придя в себя, Меджид ничего не помнил, был слабым, у него была тяжелая голова, ему надо было отдохнуть. Здоровье Меджида очень тревожило отца: Меджид его наследник и через какое-то время должен стать султаном. Поэтому он отдал распоряжение, чтобы сына всегда кто-то сопровождал. Куда бы тот ни шел, что бы ни делал, один раб, по меньшей мере, должен быть всегда при нем — днем и ночью — и следить за тем, чтобы он не разбил себе голову или не задохнулся. Что же делать ей, Салиме, в таком случае? Она еще девочка, что она может сделать? Здесь, в этом дремучем лесу, так далеко от Бейт-Иль-Мтони?
Должно быть, брат поймал ее боязливый взгляд, потому что подтолкнул ее внутренней стороной локтя и добавил:
— Не бойся, Салима. У меня давно не было приступов. Я чувствую себя хорошо, здоровым и сильным.
Это едва ли успокоило Салиму; неуютное чувство где-то в желудке еще оставалось. Однако недолго — вокруг было так много нового и необычного! Бело-черные колобусы с красными задами и красными шапочками возились в ветвях над ее головой, все время перебраниваясь, и, глядя на их уморительные ужимки, Салима забыла о страхах. Где-то клювом долбила дерево птица — стук разносился по всей округе. Другая — издавала громкие пронзительные звуки, а третья весело крякала. Салима вовсю раскрыла глаза, так широко, как только могла, — чтобы не пропустить пятнистый мех леопарда или, может быть, даже разглядеть хамелеона, дремлющего где-нибудь в листве.